Отранто - страница 5

Светловолосый доктор с едва заметным шрамом над бровью держал меня за руку и массировал тыльную сторону ладони. Он говорил тихо, с сильным салентинским[2]акцентом, который легко спутать с сицилийским. Меня здесь знают, знают, чем я занимаюсь, не может быть, чтобы я потеряла рассудок, это просто солнечный удар, в августе в Отранто очень жарко. Всего лишь солнечный удар. Правда? Значит, надо было укрываться от полуденного солнца? Светловолосый доктор говорит, что у меня был коллапс, и меня что-то сильно испугало. Он просит меня пока не вставать с этой койки грязно-белого цвета, обставленной со всех сторон подносами со шприцами, пластырями и ватой. Откуда-то донесся детский плач. Доктор успокоил меня: не пугайтесь, его укусила собака, ему вводят противостолбнячную сыворотку.

И я снова вижу мозаику. Там много животных: собак, львов с человечьими головами, верблюдов, минотавров, крылатых драконов, ослов, сфинксов, и все они кусаются, рычат и лают, оглушая беззвучным ревом неф кафедрального собора. Светловолосый доктор говорит, что это всего лишь противостолбнячная прививка. Как только детский плач стихает, мои звери начинают яростно лаять и грызть пластинки мозаики, разрушая работу, стоившую мне столько труда. Однажды мне уже снилось, что вся пластинки смешались, и рисунок мозаики невозможно различить. Но доктор не догадывается об этих снах, хотя хорошо со мной знаком и мило улыбается. Все в городе со мной знакомы, ведь я работаю здесь уже несколько лет. Впрочем, в Отранто не составляет никакого труда стать невидимкой и создать иллюзию, что это твой призрак бродит по бастионам. Другой доктор, постарше, не дал мне долго спать; лучи вечернего солнца просачивались сквозь решетки на окнах и вспыхивали на его белом халате, будто поджигая его. Я наблюдала за ним, пока он привычным жестом заканчивал работу. Почти не глядя на меня, он сказал, что я могу идти. Для всех мое состояние нормализовалось: я стала как все, успокоилась, рассуждаю здраво и могу даже посмеяться и пошутить вместе со всеми: «Как ваша мозаика, докторесса, когда можно будет на нее взглянуть?». «Конечно, вы северяне непривычны к такому солнцу…»

Мне очень хотелось спросить у него: «А вы способны потеряться в полуденный час, который демоны выбрали для появления?»

Пока она доискивается до того, что пока не умеет понять, я снова выхожу побродить по бастионам над морем. В первый же день, когда я увидел чужестранку, я узнал ее. У нее были те же волосы, того же особенного цвета, который ярко вспыхивал только на солнце.

Глядя на чужестранку, я вспоминал, как она выглядела, когда на миг, всего лишь на миг, я обернулся и посмотрел на нее. Это было за несколько дней до того, как ее отняла у меня жестокость турок.

Уходя, я обернулся. А она, больше не обращая на меня внимания, откинула голову назад движением, которое заставило меня затрепетать. При этом ее волосы рассыпались по плечам, глаза закрылись. Она больше не думала обо мне. Моя ночь кончилась.

Кто знает, зачем я обернулся. Она и не посмотрела на меня. Я заметил, что небо меняет окраску, словно выцветая, и поглядел на море. Стояла тишина. Ни звука, кроме шороха ее волос.

Казалось, морские волны сгладились, поглощенные богом, который ждал, когда же они, наконец, взревут, и кончится эта невозможная тишина.

Главный управляющий внимательно оглядел мое легкое льняное платье. «Мы вас ждали. Пойдемте, я вам дам прочесть кое-что». Я подумала, что дело касается мозаики, и улыбнулась. Однако он провел меня в капеллу Мучеников и указал на латинскую надпись, которая гласила: «Hoc lapide cives sua guttura turcìs truncanda ob Christi deposuere fidem. A. D. MCDLXXX». Он тоже улыбнулся и спросил меня: «Вы понимаете по-латыни?» Я начала читать: «В год от Рождества Христова 1480-й жители города сложили головы на этот камень, дабы быть обезглавлены турками за веру в Христа». Сложили головы, дабы быть обезглавлены. Как жертвенные животные. Здесь речь идет не о жестокости, а о покорности. Никаких криков и воплей отчаяния, все разворачивалось с сакральной торжественностью. Турки взяли Отранто и обезглавили всех его обитателей, отказавшихся отречься от христианской веры: восемьсот мучеников. Их тела целый год оставались без погребения на солнце, и (о чудо!) тление не коснулось их, пока турок не прогнал Альфонсо Арагонский, герцог Калабрии. Только тогда мучеников похоронили, а их кости потом поместили в кафедральный собор.