Отступник - страница 17

Банкин вошел в кабинет с видом человека, знающего себе цену, но вместе с тем почтительно. Вежливо поздоровался, присел на краешек стула. Глаза его начали ощупывать предметы кабинета, лица сидящих за столом. Наконец, очередь дошла и до Тыковлева. Их взгляды встретились. Тыковлев понял, что Банкин узнал его.

На мгновение в Борькиных глазах затрепетала тревога. И тут же исчезла. Взгляд стал опять сосредоточенно официальным, спокойным. Глаза глядели поверх головы Тыковлева, как бы внимательно изучая что-то сзади него. Сзади Тыковлева на стене висел большой портрет Сталина. Видимо, он и занимал всецело Борькино внимание.

— Вот сукин сын. Не боится, — подумал Тыковлев с некоторой обидой, не дождавшись на Борькином лице никаких признаков смущения или страха. Даже заискивающей улыбки и той не появилось. — У этого парня есть самообладание! — констатировал про себя он. — Впрочем, что ему делать в этой ситуации? Бежать из кабинета? Плакать? Броситься в ноги секретарю райкома? Просить прощения? Чушь все это. Борька ждет, что будет. И в его положении это единственно правильное решение.

Конечно, он, Тыковлев, Борьку пропускать не должен. По совести не должен и по должности своей тоже. Борька, похоже, мазурик с детства. Двойная душа. Из тех, кто и на людях молодец, и в воровской шайке по ночам талант. Что работать, что воровать с ним — одно удовольствие. Только думают они всегда только о себе и своей выгоде. И ни о чем больше. Остальное второстепенно. Но кто про себя не думает?

Тыковлев глубоко вздохнул, прервав череду своих мыслей. “Не усложняй, — подумал он. — Сидит перед тобой семнадцатилетний парень, только что со школьной скамьи. Сопляк практически. Ну, занимался спекуляцией, когда был мальчишкой. Так с тех пор столько времени прошло. Может быть, перед тобой уже другой человек, а ты все вспоминаешь. Человек всегда имеет право на ошибку. А ты что, не ошибался? Было дело. Обстоятельства вынудили, война...”

Тыковлев широко и душевно улыбнулся Банкину, который складно отвечал на какой-то из очередных вопросов:

— А какой у вас, Борис, самый любимый советский писатель? За что вы его любите?

— Константин Симонов. И стихи его люблю и прозу. Настоящий советский писатель. Патриот. Человек, преданный делу партии. И вместе с тем какой тонкий лирик! Одно его стихотворение “Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины...” пронизано таким высоким и светлым чувством, такой любовью к Советской Родине и ее людям, что, право, я не знаю ничего похожего у других наших писателей...

— Есть к Банкину у товарищей еще вопросы? — прервал Борьку по-прежнему улыбающийся Тыковлев. — Езжайте в Москву. Желаю вам поступить в универ­ситет, хорошо учиться и успешно закончить его. Будем с интересом ждать ваших публикаций. Не забывайте свою школу, не забывайте свой райком, не забывайте комсомольскую работу. Перед вами открыт широкий путь, Банкин. Сегодня мы дали вам путевку в советскую журналистику. Не подкачайте!

Тыковлев, как заведено, крепко пожал на прощанье Борьке руку. На душе было легко. Тыковлев полагал, что видит Банкина в последний раз.

* * *

Дом, в котором поселился в Москве Тыковлев, был сравнительно новой постройки. Муж хозяйки, куда определили на постой Тыковлева, погиб в Великую Отечественную. Наверное, имел он кое-какие заслуги перед советской властью, поскольку позволяли вдове прирабатывать, сдавая жилплощадь — и не кому-нибудь, а слушателям Высшей партшколы.

Комната, где разместился Тыковлев, была маленькая, метров двадцать, с окном на шумную Новослободскую улицу. В подъезде всегда темно и пронзи­тельно пахнет кошками. Подъездная дверь безвольно болтается туда-сюда под порывами осеннего ветра. Жильцов это, впрочем, нисколько не волновало. Они рождались, жили и умирали именно с такой дверью, с такой темной вонючей лестницей, в стенах, покрашенных мрачной темно-зеленой масляной краской, под тусклыми электрическими лампочками без абажуров, в коммуналках с прокопченными кухнями, с ржавыми серо-белыми ванными, с треснувшими от времени унитазами.

Нельзя сказать, чтобы жильцы дома не выражали недовольства условиями своей жизни. Делали они это часто и с воодушевлением. Ругать домоуправление было излюбленной темой встреч на общей кухне. Оно (домоуправление) было, во-первых, всегда виновато, а во-вторых, обязано... Тем временем жильцы продолжали спокойно вывинчивать лампочки в местах общественного пользо­вания, плевать и сорить на лестницах, резать ножами обивку на дверях друг у друга и вываливать мусор рядом с помойкой во дворе.