Отторжение - страница 42
Он не оборачивается, просто продолжает быстро идти к пирсу. Место какое-то заброшенное, жутковатое даже, хотя всего в нескольких метрах от оживленного въезда на мост. Слева — вереницы машин, а тут — словно другой мир. Промозгло, пустынно. Шон бежит, как будто хочет оторваться от меня, и останавливается у самой воды.
— Да брось! — я догоняю его, развожу руки в стороны. — Не перестану я с тобой общаться! Ты же мой друг…
Его слова сбивают с толку.
— Поклянись, что не отвернешься от меня! — Шон смотрит теперь глазами, полными слез. — Поклянись, что даже если станешь считать меня последним слабаком и дрянью, все равно не отвернешься!
— Клянусь, — говорю.
— Да блин! — он снова взрывается. — Как ты можешь клясться, если даже не знаешь, что я сделал!
— Перестань…
Он молчит долго, смотри в сторону воды, туда, где теряется мост, а потом поворачивается и абсолютно серьезно и холодно говорит:
— Я убил кое-кого, Питер.
Я ругаюсь громко. Это такое неожиданное заявление. И такое, черт возьми, очевидное вранье!
— Не делай из меня дурака!
— Это правда. Что, не веришь?
— Представь себе, нет!
— Ну и зря. Это правда, Питер. И давай не будем больше об этом, ладно?
— Шон! — меня аж трясет, так я взбешен его враньем. — Скажи мне правду! Что ты такого натворил?
— Я сказал правду. Ты не веришь.
От его голоса у меня мурашки по спине. Я ошарашен ответом. И ответ этот выдан так, что я не знаю, верить ему или нет. Шон серьезен как никогда. Так серьезно можно говорить только правду. Но не может же быть, чтобы он и правда убил кого-то. То есть, тогда бы он был в тюрьме или в колонии, или еще где-то. Ну уж точно не учился бы в обычной школе и не разъезжал бы свободно по улицам.
— А кто эта женщина в торговом центре? — спрашиваю, надеясь поймать Фитцджеральда на лжи.
— Мама той девушки, — Шон вытирает глаза, — а парень — брат. Они ненавидят меня. И правильно делают. Я это заслужил.
— Девушки? — у меня ком в горле величиной с апельсин. — Ты хочешь сказать, что убил девушку?
— Поехали домой!
Он резко разворачивается и быстро идет к машине. Я засыпаю его вопросами, но всю дорогу Шон больше ни слова не произносит.
Продрогший от ветра и дрожащий от стресса, я вхожу в дом и застаю там испуганную Риту. Она смотрит на меня, как будто увидела инопланетянина.
— Ты где был? — не сразу, словно отойдя от удара, спрашивает она.
— Да так, мы с Шоном прогулялись…
— Что? — она открывает рот и не может вдохнуть, стоит так с минуту, а потом, едва не плача, продолжает. — Я прихожу домой, а тебя нет. Я знаешь, как испугалась! А ты… С этим Фитцджеральдом… Что значит, вообще, прогулялись?
Я вижу, чувствую, как ей обидно. Я понимаю, что она ревнует, и ей неприятно это слышать. Не потому что сестра не рада моей вылазке (чему, впрочем, радоваться вообще занятие сомнительное — все прошло ужасно), просто они с мамой и папой два года безуспешно пытались меня куда-то вытащить, и уговорами, и заверениями, и надеждами, — и у них ничего не выходило. А тут появляется Шон, и вдруг все ему удается. Мне даже стыдно перед сестрой.
— Что он к тебе прицепился? — продолжает Рита.
— У него день рождения, и он решил…
— Мой день рождения для тебя был не настолько важным, чтобы выйти из дома!
Она бежит наверх. Я ловлю ее и пытаюсь обнять.
— Наш день рождения, — говорю. — Рита, ну послушай меня! Не сердись! Что плохого, что мы подружились с Шоном? К тебе же он не имеет отношения…
— Зато ты имеешь ко мне отношение! И я переживаю за тебя!
Она плачет, я хочу успокоить и все прошу посмотреть на меня. Прошу без задней мысли и разворачиваю. Она шмыгает, вытирает нос рукой, а потом поднимает глаза. Но она не может на меня смотреть. Я знаю, как это определить: взгляд фокусируется и скользит только по левой стороне лица или вовсе направлен сквозь меня. Если не знать этот взгляд так хорошо, то можно поверить, будто сестра смотрит на меня. Но я не виню ее. Я и сам не могу смотреть на себя. Только Шон может. Не отрываясь. Не знаю, почему, я беру ладонь Риты и подношу к своему лицу.
— Я тебя очень люблю, правда, — говорю, — прости меня, если…
Она одергивает руку, едва та касается шрама.