Отторжение - страница 52
— Отпусти! — рычит брат.
— Ты успокоился? — шипит ему в ухо Фитцджеральд.
Шон прижимается к правой стороне лица брата. Вообще-то, там должна была быть повязка, но Питер настоял, чтобы ее сняли. Уговорил врача. У него просто истерика случилась. Никогда не видела брата таким нетерпеливым. Доктор сказал, что при должном уходе можно обойтись и без повязки. Но нельзя допускать, чтобы грязь или микробы попадали на ожог, а этот Фитцджеральд влепился в него своей щекой!
— Отпусти! — Питер дергается, но хватка бывшего школьного квотербека крепка. — У меня кровь, дурак, отпусти!
Я вижу кровь на руке брата и от страха, наверное, бледнею. Мне хочется отвлечься, но в панике я натыкаюсь глазами только на ожог Питера.
— Ты успокоился? — все еще сквозь зубы спрашивает Фитцджеральд.
— Что тут у вас происходит? — говорю громко, как могу, но все равно получается испуганно, и голос срывается на высокие ноты.
Мои слова действуют, как приказ — оба моментально расходятся на шаг, оглядываются. Питер быстро садится на кровать.
— Я позову родителей, Фитцджеральд, черт тебя подери, что ты себе вообще позволяешь!
— Не надо никого звать, — тихо произносит брат.
— Что?
— Не надо никого звать! — повышает голос Шон. — Бинт принеси!
— Что? — я все еще не могу отлипнуть от стены и плохо понимаю происходящее.
Трясу головой, замечаю на полу толстовку Фитцджеральда, канцелярский резак, потом перевожу взгляд на Питера. Кровь. У него на руке в районе запястья.
— Бинт принеси, что! — уже кричит Шон.
— Там, в ванной, есть, — тихо, виновато добавляет Питер, — не надо только никого звать.
— У тебя кровь…
— Царапина! — обрывает Фитцджеральд.
Я знаю, что у Питера в шкафчике в ванной чего только нет. Быстро иду, беру пластыри, бинт и уже в комнате протягиваю Шону. Мне очень страшно, и я могу только слушать, только водить глазами с одного на другого и стараться не заплакать.
— Тоже мне, — ворчит сквозь зубы Фитцджеральд, заклеивая пластырем порез, — Не умеешь ни хрена, так не брался бы!
Он действует очень умело. Быстро отрывает зубами защитную пленку, аккуратно клеит, потом обматывает бинтом, круг за кругом, очень бережно.
— Может, в больницу? — робко спрашиваю я.
— Не надо, — отвечает Шон. — Ничего серьезного, просто глупо, — и он дырявит взглядом Питера, выстреливает в него зелеными пулями своих глаз.
— Что ты устроил вообще? — Фитцджеральд откровенно наезжает на Питера. — Детский сад! Совсем охренел!
Его тон, агрессивный, бескомпромиссный, никак не вяжется с той заботой, с какой он бинтует брату руку. А Питер только бурчит что-то, едва шевеля губами. Наверное, даже Фитцджеральд его не слышит. Я не хочу думать о том, что пытался сделать Питер. Я пытаюсь отвлечься, не смотреть на него. Но куда смотреть? На Шона? Я замечаю на его руках царапины. Он же всегда ходит с длинными рукавами, достающими почти до костяшек пальцев, а сейчас я вижу. Шрамы, тонкие, затянувшиеся. Такие бывают, когда сам себя режешь лезвием, например. Я видела в Бостоне у пары девчонок. Они хотели привлечь к себе внимание, вроде как, разыгрывали несчастных. Запястья Фитцджеральда обмотаны шнурками, но сейчас веревки скатились ниже, обнажая другие шрамы. И у меня мороз по спине, когда замечаю их. Серьезные, уродливые. Такими не шутят.
— Как ты мог… — выдавливает Шон.
— Хватит! Я не просил тебя приператься вообще! — отвечает Питер.
— Заткнись!
— Сам заткнись! Много ты понимаешь!
— Кое-что понимаю, — Фитцджеральд смотрит в глаза брату.
— Почему бы не оставить меня в покое просто, а?
— Так хочется вмазать тебе, — сквозь зубы цедит Шон и сжимает руку в кулак.
— Ну так вмажь!
— Бесишь! Реально ты меня бесишь как никогда никто не бесил!
И Шон бьет кулаком по кровати со всей силы.
— Хватит, Питер! — кричит он и встает. — Хватит! Ты не имеешь права даже думать о таком! Ты герой, мать твою, а ведешь себя как последний трус!
— Хватит называть меня героем!
— Как хочу, так и буду называть!
— Ты не знаешь, каково это, жить с таким лицом!
— Да что ты! Так вот, я бы сейчас же поменялся с тобой! Не задумываясь, черт тебя дери!
Наступает тишина, и она просто бьет в колокол. А потом Питер говорит, уже немного успокоившись.