Отторжение - страница 61

— Ты много чего заслуживаешь…

— Да брось, — и после долгой паузы, вглядываясь в меня, как в мерцающий на горизонте свет, — Не переживай ты так. Можешь не отворачиваться. Правда, расслабься уже. Вон, на меня посмотри. Еще и болит все, ты не представляешь…

— Все равно, — настаиваю, — Спасибо. Я перед тобой, своего рода, в долгу теперь.

— Ой, ладно тебе! Так рад вас видеть!

Он переводит взгляд на Риту. Они просто молчат, но каким-то образом я понимаю, что Шон знает — Рите про него рассказали. Господи, надеюсь только, он не подумает на меня. Я понимаю это по его выражению лица, по глазам, которые моментально гаснут, как будто пробки выбило от напряжения. И я, наконец, понимаю, насколько же сильно Фитцджеральд влюблен в мою сестру. Это для меня настолько невероятное открытие, что я чуть вслух не ругаюсь. И тут же думаю, интересно, он начал со мной водить дружбу, чтобы быть поближе к Рите. Но нет, вряд ли.

Молчание бы накачивалось, как воздушный шар, и вытеснило бы нас из палаты, если бы не зашел врач и не сказал, что нам уже нужно оставить пациента в покое, дать ему отдохнуть. Я замечаю, как этот доктор, крепкий мужчина лет сорока пяти, с усами, аккуратной бородой и густыми бровями, останавливает на мне взгляд и тут же со скрежетом отрывает его — как будто скотч отрывает от кожи, резко и неуклюже, даже след остается.

В школе обстановочка — как будто ничего не было. Как будто есть некая степень не-смотрения на человека. Казалось бы, если не смотришь — ну и всё. Но нет, эти на меня не смотрят прямо так обжигающе, что воздух становится тяжелым. У меня болит нога, немного хромаю, кисть ноет в гипсе, на лице еще не зажили шрамы. Хоть синяков больше нет, и на том спасибо. Это мало волнует, когда никто не смотрит на тебя. Но боже, они же при этом просто как на иголках! Учителя вообще в недоумении. Похоже, и мистер Крипсон молчит. Ну, тогда все хорошо. Не собираюсь ничего рассказывать, ни на кого жаловаться, подавать какие-то заявления или кого-то обвинять. Получил, что заслужил. Уже давно надо было это сделать. Да и пусть идут на фиг — не хочу связываться.

Мы входим в класс вместе с Ритой, и сразу воцаряется тишина.

— Фитцджеральд, Грейсон, — объявляется в начале урока мистер Шин, — пройдите к директору прямо сейчас, пожалуйста, он вас ждет.

Воздух колет иглами спрятанных взглядов. Они не то чтобы боятся меня, просто, думаю, не знают, как можно бы еще больше ненавидеть. Но не собираюсь ничего рассказывать. Выдохните, засранцы.

— Я не понимаю тебя, Шон, — негодует и разводит руками директор, — Ты говоришь, что не знаешь, кто это сделал? Зачем? Все же вполне очевидно, но мы не можем никому ничего предъявить без твоих слов, без твоего обвинения!

Рита смотрит на меня почти умоляюще. У нее даже губа нижняя чуть подрагивает.

— Я никого обвинять не буду, — говорю тихо, не глядя на директора.

— Это неправильно, Шон! — возражает он.

— Я много чего неправильного сделал, этим вряд ли усугублю.

— Рита? — Директор требовательно обращается к ней тоном заправского мастера пыток.

Но Грейсон только головой мотает и закрывает лицо ладонями.

— Шон, ты должен сказать! — голос его становится звонче и тверже. — Этого нельзя так оставлять, понимаешь ты…

— Да ладно! Вам наплевать было весь год. Всем. Наплевать, как они ко мне относились, когда взламывали мой шкафчик. Вам, и учителям тоже, было выгоднее не замечать меня, чем признаться. Ой, и сейчас не замечайте, а!

Уже бы закончить, но в дверях кабинета вдруг возникает мистер Крипсон. Его только тут не хватало! Он что, пришел меня сдать?

— Да-да, Конни, — гостеприимно машет ему директор, — проходи! Мы как раз разговариваем с ребятами.

Впервые кто-то обращается к нашему уборщику по имени. И это плохой, очень плохой, знак. Черт, Крипсон, нет! Смотрю на него в упор, как будто хочу остановить взглядом, а он таранит пространство, прорываясь. Идет медленно, берет стул, садится рядом со мной. Ну нет же, черт!

— Что скажешь, Крипсон? — очень официально обращается к нему директор. — Шон молчит, мы ничего так и не знаем. Ты ведь вызвал скорую?