Отвоёванная весна - страница 4

Дальше разобрать не могу.

Последняя запись в дневнике датирована сегодняшним числом и написана другим, круглым ученическим почерком:

«Майор Островский умер 29 сент. 1941 г. Медсестра Н. Строганова».

Раскрываю карту. На ней Гриша нанес боевой путь нашего батальона.

Вот оборона на реке Ирпень. Ликвидация прорыва вражеской части у Сталинки. Разгром фашистской группы в Голосеевском лесу. Обведенные пунктиром условные знаки: здесь мы уничтожили вражеские танки. Красные кружки с красными треугольниками внутри: здесь мы взрывали мосты и железнодорожные станции. И весь путь на карте - от Киева до Барышевки - залит кровью.

Подходят бойцы. Из-за моего плеча они внимательно рассматривают карту. Складываю ее и оборачиваюсь. Они вытягиваются, будто ждут приказаний. Ладони Ларионова крепко сжаты в кулаки...

- Товарищ комиссар!

Передо мной связной от комбата.

- Фашисты идут на Березань. Товарищ комбат приказал раненых оставить в лесу и быстро выступать в село...

Еще в лесу мы услышали перестрелку.

Ускоренным маршем выходим на опушку. Перед нами вдоль заболоченной балки тянется с запада на восток длинная, широкая главная улица Березани. Вторая, короткая и узкая, отходит, от середины села на север, к Жуковке, и обрывается у небольшого мостика, перекинутого то ли через болотце, то ли через ручеек.

В бинокль отчетливо видно, как с запада, со стороны Барышевки, в Березань втягивается фашистская часть. На восточной окраине села, у железнодорожной станции идет бой.

Попадаем на песчаный пустырь, изрезанный глубокими бороздами, очевидно, подготовленный к сосновой посадке. Голо и пусто - здесь даже бурьян не растет. И тотчас же на нас обрушиваются жестокие пулеметные очереди.

Прижимаемся к сырой холодной земле. Успеваю заметить: пулеметы бьют справа, с двух ветряков, стоящих неподалеку.

Заговорили пулеметы и со стороны дороги, по которой движется вражеская колонна. С воем рвутся мины, взметая перед нами песок. Не смолкая, протяжно свистят пули. Огонь нарастает, и кажется - песок вокруг вздыбился от разрывов, ожил и обрушился на нас.

Рядом раздается хриплый прерывистый голос Ревы:

- Товарищ комиссар, разреши атаковать ветряки, будь они неладны.

- Действуй, и за нами - в село.

Потом приказываю Скорбовскому выбить противника из Березани.

Поднимаемся, когда Рева с группой бойцов бросается к ветрякам.

- Вперед! За Родину!

Как эхо, подхватывают солдаты:

- За Родину! Ура!

Гремит боевой клич, и словно вокруг уже нет ничего - ни воя мин, ни пулеметных очередей, ни вздыбленной земли, - только эти любимые, гордые, победные слова.

Мускулы напряглись, и даже не зрением, не слухом, не разумом - всем существом своим обостренно улавливаю малейшее биение боя.

Враг, очевидно, не ждал нашей атаки. Он нервничает. Мины падают вразброс - то справа, то слева от нас. Пулемет на правом ветряке захлебнулся и замер. Это Рева снял его...

Село все ближе. Меня перегоняет боец Абдурахманов. На мгновение мелькает его продолговатое лицо - он кричит что-то резкое и злое.

Фашисты приходят в себя. Их мины уже ложатся точнее. Бьют вражеские автоматы с окраинных усадеб Березани. Замолчавший было пулемет на ветряке снова ожил.

Заговорил наш «максим». К нему подключаются два ручных пулемета. Скорбовский неудержимо приближается к селу. Слышу, как он передает команду:

- Беречь патроны! Штыком, гранатой гадов!..

Неожиданно впереди вспыхивают березанские хаты - одна, вторая, третья. Это фашисты пытаются прикрыться от нас стеной пожара. Но Скорбовский уже зацепился за первые дома. Сейчас мы ворвемся в село и соединимся с комбатом.