Отзвуки родины - страница 37

Древний, родной голос моря сегодня не пел ему старой колыбельной песни, как третьего дня; теперь он гудел громкими раскатами, и Гельмут знал, чего этот голос хотел от него!

О, если бы это был только Арнульф Янсен и не было этой смертельной бледности на лице Элеоноры! Неужели она действительно трепетала за этого мужика? Конечно, он спаситель ее отца, предводитель ее народа, человек, полный мужества и настоящей силы; может быть, ради него она отвергла наследника мансфельдских поместий? Тот луч, который так ярко, так ослепительно сверкнул третьего дня, когда она выдала себя кузену, снова угас в ревнивом страхе.

— Арнульф, тебя хотят лишить жизни! — с отчаянием воскликнул Отто.

Янсен мрачно и коротко кивнул ему головой.

— Да, юнкер Отто, не только хотят, но и выполнят это. Финалом будет пуля.

— Я тоже боюсь этого, — подтвердил Хольгер. — Вам будет трудно доказать, что ваш поступок не был шпионством; простое отрицание нисколько не поможет вам.

— Отрицание? — с дикой страстью воскликнул Арнульф. — Я не отрицаю того, что присутствовал при этом и помогал скрыться капитану с его отрядом. Если бы я мог сделать больше, я сделал бы больше! Я никогда не отрицал, что ненавижу вас, датчан, всей силой своей души, что душой и телом я принадлежу немцам. Если вы за это называете меня шпионом и изменником, пусть будет по-вашему! В моей стране, в моем народе это назовут иначе. Сзывайте свой военный суд, применяйте ко мне ваши права, но мое право — где и как я только могу помогать тем, кто хочет освободить нас от вашего ига. Я сделал это, и если бы был свободен, сделал бы еще раз! Вот вам мое признание, а теперь расстреляйте меня!

В этом взрыве страсти было столько ярости и силы, что наместник и граф невольно отшатнулись. Они испугались человека, стоявшего пред ними со связанными руками, но с неукротимой страстностью бросившего им в лицо свою ненависть. Обернулся и Гельмут и со смешанным чувством изумления и неудовольствия смотрел на арестанта, осмелившегося говорить таким тоном перед лицом смерти.

В этот миг раскрылись двери, ведущие в покои старой баронессы, и вдова барона Мансфельда появилась сама, страшно взволнованная.

— Я не могу поверить страшной вести! Неужели это действительно правда, Арнульф?

И она сразу замолчала: картина, представившаяся ее взору, говорила достаточно ясно, а тут еще Отто устремился к бабушке.

— Да, бабушка, его связали как преступника, за то, что он спас Фрица!

— И это в замке моего внука? — с горьким упреком сказала баронесса, обращаясь к наместнику.

— Я должен просить вас, сударыня, предоставить мне распоряжаться по своему усмотрению, — с холодной невозмутимостью продолжал Хольгер. — За все я беру ответственность на себя.

— Да разве вы не слышите, что творится на дворе? Возмущение растет с каждой минутой! Сюда вернутся и силой освободят Арнульфа Янсена.

— Я уже позаботился о том, чтобы этого не случилось, — объяснил Хольгер, но факты, по-видимому, опровергали его самоуверенность, так как в комнате отчетливо слышались шум и дикие, грозные крики; толпа добралась до самых дверей замка.

Все невольно замолчали, прислушиваясь. Рев бушующего моря смешивался с ревом угрожающей толпы, требовавшей своего предводителя, а теперь сюда примешался еще третий голос, но такой тихий, что его услыхал только один хозяин замка, умоляющий и нежный, и маленькая ручка легла на его плечо.

— Гельмут!.. Гельмут!

— Что ты хочешь, Элеонора? — спросил барон, обернувшись к ней вполоборота.

— Ничего, если ты спрашиваешь у меня!

— Зови меня на помощь любому, но не этому Янсену!

— Почему же?

— Потому что я ненавижу его и потому что он платит мне ненавистью в десять раз большей!

Элеонора с изумлением молча смотрела на него, ничего не понимая. В это время из соседней комнаты, окна которой выходили во двор замка, пришел Лоренц; старик дрожал всем телом.

— Крестьяне ворвались в ворота, — сообщил он. — Весь двор кишит людьми, они пытаются взломать двери. Офицер грозит открыть по ним огонь! Господин наместник, вы и себя, и нас подвергаете неизмеримой опасности, доводя до крайности.