Озаренные - страница 26

— Швейцария! — воскликнул Звенигора и, как школьник, проворно разделся, встал на освободившееся место у столбика фотария.— После такого солнышка сырость не страшна.

Минутный спуск на клети в сырость, тьму. Свистящая в ушах быстрота, и вот уже подземный дебаркадер... Лязг, грохот вагонеток с углем, сигналы во влажном воздухе с острым запахом серы. Самая настоящая товарная станция на трехсотметровой глубине. То из одного, то из другого туннеля выползает электровоз с длинным составом вагонеток. В черно-серой непроницаемости выработок никнут бусы ламп, они кажутся висящими в воздухе, отчетливо видны только входные арки туннелей — они открывают дорогу к пластам, перерезают их.

Алексей шагал за Звенигорой по квершлагу — широкому и высокому, как туннель метро.

Тысячелетия минули, пока человек научился пробивать эти подземные ходы сквозь толщу пород, подавать в них воздух, укрощать силу горного давления, обуздывать все эти оползни, плывуны, обвалы, сдвиги, оседания почвы; создавать шахты — эти города без неба, под землей, с главными проспектами, боковыми улицами, переулками, тупиками — квершлагами, штреками, лавами.

Сложно и трудно открывать дороги к пластам, к кладовым солнечной энергии.

Вот лежат они, зажатые между слоями известняков, песчаников, глин, сланцев, веками недвижимые и непоколебимые, простирающиеся иногда на десятки километров в длину и на сотни метров в ширину. Кажется, никакие силы не в состоянии сдвинуть их с места, нарушить покой монолитных глыб, миллионами веков спрессованного кладбища тропических лесов, водорослей. Но стоит только вынуть лишь небольшою долю богатств этой подземной кладовой, как приходят в движение силы земной коры. Они сдавливают пласты, дробят их, порою выжимают из окружающих пород так же легко, как крем из пирожного.

Бывает, что выдавливаемый пласт наступает на штрек — перекрывает его.

Но все укрощает воля человека — он обуздал титанические горные силы.

Не раз плывуны, хлынув из засады, заливали все жидким и леденящим илом, не раз оседали верхние породы, грозя завалом, сдавливая все, как соломинку. Человек упрямо шел к пластам.

Нередко поперек его пути вставала плита красноватого песчаника, врезаясь в которую, сдавали, крошились, плавились даже самые крепкие стали, — человек проходил и через нее.

Порою газы выбрасывали тысячи тонн угля — и это не устрашало человека.

Он не отступал, он упрямо шел к кладам огня, света, энергии...

Алексей и Звенигора свернули в ближайший туннель, и тишина стала вплывать в уши. Сажевая тьма с гнездышками света. Парной воздух, будто над рекой после летнего дождя.

Звенигора проходил по шахте как садовник по саду, где каждое дерево выпестовано им. Он любил эти квершлаги, штреки, ходки, шахтные коридоры. Каждый выступ в штреке напоминал ему о той борьбе, которую вел коллектив шахты за путь к пластам.

Есть что-то общее в характере и облике моряков и шахтеров. Этих мужественных, напористых людей роднит борьба со стихиями.

Стихия тверди, выведенная из извечного покоя, не менее опасна, чем стихия моря. Подобно тому, как романтика моря манит к себе людей, так горняков увлекает романтика борьбы со стихией тверди...

Звенигора вдруг останавливался и ласково, как живую, поглаживал опорную железобетонную балку:

— Второй год стоит — сила! На ней сотни тонн лежат... А раньше мучились: там сдавило, там перекосило, там завалило. Несколько лет назад Никита Сергеевич Хрущев на областном совещании услыхал жалобы на плохое крепление и пристыдил: «До каких пор вы будете все соломинками скалы подпирать — везде бетон уже внедрили, пытливые люди методику этого дела создали. А у вас все на деревянных стойках...» После этого стали мы железобетонные опоры ставить. Вечные! Штат крепильщиков в пять раз сократили...

В тупике, освещенном прожектором, стоял состав порожних вагонеток. Люковой приподнимал задвижку деревянного закрома у конца лавы, и в подкатившие вагонетки с грохотом врывался поток угля.

— А дальше хоть не води! — вздохнул Звенигора. — Стыдно! Все механизировали, а в лаве долбим уголек отбойным молотком...