Озерные арабы - страница 16

Мадьяф Саддама находился на дальнем конце деревни, у тростников, немного в стороне от других домов. Это был самый большой дом в Эль-Кубабе. Он один стоял на суше — на островке черной земли с крутыми берегами, выступавшими из воды на пять-шесть футов. На островке, видимо, когда-то было поселение, так как у воды виднелась кирпичная кладка. Здесь размещался еще один дом, поменьше размером, в котором жил Саддам с семьей. Когда мы приблизились, он вышел из дома и велел мальчику поскорее принести ковры.

— Добро пожаловать, добро пожаловать!

Саддам помог мне выйти на берег. Это был высокий худощавый человек с чисто выбритым, если не считать усов, лицом, кое-где отмеченным оспинами. На нем была белая рубаха и коричневый плащ, куфия и игаль. Его сопровождал сын Ауда, спокойный, уравновешенный мальчик лет десяти.

Я сбросил обувь у входа и вошел внутрь. Мадьяф, единственный в Эль-Кубабе, был построен довольно коряво. Он имел семь арок и открывался на южную сторону. С высокого берега, на котором стоял мадьяф, открывался вид на всю деревню. Пол покрывали истрепанные циновки. На тростниковом стебле, воткнутом в стену, висела лампа «молния» с закопченным стеклом.

— Где же этот мальчишка, будь он проклят! — нетерпеливо воскликнул Саддам.

Наконец появился молодой парень с глуповатым лицом, нагруженный двумя большими коврами и несколькими подушками.

— А ну-ка, живее! Разве ты не видишь, что у нас гости? Дай эти ковры мне, а сам принеси другой ковер, хороший.

Юноша вернулся с небольшим молитвенным ковриком прекрасной выделки. Саддам расстелил его у дальней стены, положил рядом с ним подушку-валик, обтянутую красным шелком, и предложил мне сесть. Я слышал, как он тихонько шепнул слуге:

— Скажи, чтобы приготовили завтрак, а потом пойди к лавочнику и узнай, есть ли у него рыба. Рыбу возьми только хорошую. Принеси шесть пачек сигарет и еще сахара и чая. Возьми маленькую лодку.

Вошел рослый, грузный человек. У него были неопределенные черты лица. Вероятно, смолоду он был красив, но теперь лицо его было женоподобным и вялым. Его сопровождал пятнадцатилетний сын. Он поздоровался с нами и сел.

— Ну-ка, Аджрам, помоги, — сказал Саддам мальчику-подростку, у которого было живое, веселое лицо. — Вскипяти воду для кофе. Вода в большом горшке. Разожги огонь, касаб вон в том углу. Вот спички.

Когда вернулся слуга, Саддам положил на ковер передо мной и моими спутниками по пачке сигарет, потом открыл другие пачки и дал всем, кто был в доме, по сигарете.

Пока нам подавали кофе, пришли несколько человек, потом появились еще люди, и в помещение набилось двадцать-тридцать человек, похожих по внешнему облику па жителей деревни, которые со мной и Фалихом охотились на кабанов. Меня поразили их широкие лица; у нескольких человек, особенно у одного высокого молодого парня, были монголоидные черты. Все взрослые мужчины носили усы, у нескольких стариков были седые бородки; волосы у всех были острижены. На них были обычные куфии и рубахи, у большинства поверх рубахи был накинут плащ из грубой ткани.

Саддам вышел и вернулся вместе с Аудой, Аджрамом и слугой, неся две миски с супом, двух вареных кур и большой круглый поднос, на котором горой лежал клейкий рис. Он поставил блюда на круглую циновку, расстеленную передо мной. Аджрам и слуга снова вышли и принесли жареную рыбину длиной в два фута и полдюжины толстых круглых лепешек из пресного темного теста, кое-где подгоревших, с приставшей золой. Как принято, Джахайш пригласил Саддама присоединиться к нам, но тот отказался, приговаривая:

— Кушайте, кушайте.

Он полил рис супом и руками разломал кур на части, складывая куски перед нами. Бедуины, перед тем как отправить рис в рот, скатывают его в ладонях в крепкий шарик, но местные жители брали рис кончиками пальцев. Я обратил внимание, что они едят рис с курицей, а хлеб с рыбой. Поев, каждый вставал, мыл руки и прополаскивал рот.

Когда мы кончили есть, Саддам пригласил к трапезе остальных, но они один за другим отказывались, говоря, что уже поели.

— Что за чепуха! Поешьте, — настаивал Саддам.

— Нет. Ни за что! Нет, нет, — отвечали они с явным негодованием.