Ожоги сердца - страница 16

— Хочу… Чтоб разбить ее о твою голову. Ясно?

— Ясно. — И, высунув лохматую голову из кабины, Мартын громко крикнул: — Поехали!

Крикнул так, чтоб поняли погрузчики: он не просто стажер, а командир. И тут же сознался, что в буфете назвал себя уполномоченным по экспериментальным рейсам — каждая секунда на учете, — потому буфетчица отпустила без задержки.

Теперь Огородников не умолкал ни на минуту. Ни хороший накат самосвала, ни четкая работа двигателя, ни сам процесс подготовки к экспериментальным рейсам — ничто его не интересовало. Он то подсвистывал встречным и поперечным, то рассказывал всякие небылицы о жителях деревень и поселков, что подступали к дороге справа и слева, то вдруг начинал барабанить пальцами по ветровому стеклу. И вдруг:

— Хлестко ты меня тогда за пончики пряжкой по спине ожег. Думал, дыханье потеряю.

— Не помню, сочиняешь, — едва нашелся Василий.

— А я помню, в Сызрани… Звезда твоего ремня на моей спине отпечаталась.

— Не отвлекай от дела.

— Ладно, помолчу. Пошли в четвертый рейс.

— Это последний? — спросил Мартын.

— Для тебя последний. Не выйдет из тебя шофера.

— Вот и ошибся. Я еще семь лет назад гонял колхозную полуторку по этой дороге. Мог стать экстра, да надоело перед всякими дорожными сигнальщиками унижаться… Вот и сейчас поедем через Переволоки, гляди в оба. Там стала появляться одна красотка с блокнотом — общественный инспектор. Стройная такая, брюки на «молниях», глазастая, а брови, а грудь — посмотришь и про руль забудешь.

— Пока еще не встречал такую на этой трассе.

— Она под вечер на дорогу выходит. Самый момент, понимать надо. А потом за пустячный зевок в газете пропишет — горя не оберешься.

— Интересно.

— Никакого интереса ты от нее не будешь иметь. Тебе говорю: на соперника нарвешься.

— Ладно, посмотрим…

На погрузке Огородников командовал засыпкой кузова так, словно тут не было более грозного начальника, чем он.

— Подсыпай еще ковш. Привыкли пыль да воздух возить. Вот мы покажем…

Несмотря на перегрузку, двигатель сравнительно легко вытянул самосвал из карьера на первой передаче, затем была включена вторая, третья. После разгона самосвал покатился по инерции еще быстрее и устойчивее, чем прежде. И если бы не вихрилась пыль перед стеклами кабины, то, казалось, можно было еще наддать. Огородников замолчал, притаился, напряженно прислушиваясь к чему-то. Он-то знал, как перегружен самосвал.

Еще несколько секунд — и покажется село Переволоки, растянувшееся вдоль дороги на целых три километра. Дома и огороды с крестьянскими пристройками раскинулись в лощине. Лощина напоминает седло, поперек которого черным широким ремнем лежит асфальт. Здесь нельзя забывать про тормоза: дорогу часто переходят дети и старухи. Дети мечутся перед машиной, и трудно угадать, в какую сторону от них отворачивать; старухи не думают отступать назад, им некогда, лимит времени на исходе, поэтому не торопись проскакивать перед ними, пусть они перейдут на свою сторону. И еще самая большая опасность для шоферов в деревне — коровы. Перед ними не вздумай маневрировать, жми на тормоза: невозмутимостью коровы утверждают веру в свою доброту и протестуют против людской спешки…

Однако на этот раз дорога в Переволоках оказалась свободной — ни людей, ни скота, и Ярцев уже прикинул в уме — перегруженный самосвал с таким накатом и здесь может выскочить из седловины по инерции. Огородников снова напомнил о пончиках.

— А тому, что по гитаре врезал, год дали.

— За что?

— За камень. Себя чуть не убил.

— Как?!

И сию же минуту на асфальте выросла фигура человека. Выросла и замерла на осевой линии как вкопанный столб, нет, как скульптура — высокая, стройная, на голове зеленый берет, куртка и брюки на «молниях». Не иначе та самая, о которой предупреждал Огородников. Да, она… Вероятно, хорошо знает правила движения, потому встала и замерла на осевой, или… своим выходом на осевую дает понять — сбавь скорость, притормози, иначе запишу твой номер, и тебе попадет за лихачество!..

Огородников схватился за ручку:

— Стой! Тормози!

Ярцев знал, что, если резко затормозить при большой накатной скорости, авария неизбежна: высокий корпус самосвала легко перевернется вверх колесами — и в кювет. Он успел выжать педаль сцепления и включить третью скорость — мягкое торможение газом, затем, чтоб не оказаться так быстро в кювете, подвернул ближе к осевой и дал сигнал девушке, которая будто не хотела слышать и видеть мчавшегося под уклон теперь уже с ревущим двигателем самосвала.