Падение Икара - страница 14
Кого встретил Тит в Старых Вязах
— Ехать две мили верхом! Да это оскорбление тебе, Дионисий: значит, ты меня плохо починил. Что значат две мили для старого солдата! Мы с тобой пройдемся пешком. Я и так уже пять дней отвалялся.
Они медленно шли полями.
Тит искренне восхищался всходами озимой пшеницы, которые шли ровными, густыми рядами. Выражение задумчивой нежности не сходило с его лица. «Что сталось с этим суровым солдатом?» — с удивлением думал Дионисий. На повороте они наткнулись на Спора. Коренастый, помолодевший, сильный по-прежнему, в новой коричневой тунике, он прилаживал, стоя посредине дороги, перевернутое рало[42] к ярму волов и приветствовал Дионисия широкой, радостной улыбкой:
— Я допахал этот участок, господин, и собрался домой. Сеять бобы будем сегодня или завтра?
— Мы же говорили с тобой, Спор, что лучше завтра. Поезжай домой, возьми двадцать модиев[43] пшеницы и отвези к Лариху: пусть смелет. И сиди над ним, пока все не будет готово. Я же знаю его привычку: «Сейчас! сейчас!» — и будет тянуть месяц. Дел у него ведь всегда полно.
— Господин, я сам поверчу мельницу[44]!
— Только этого недоставало! Берет он помол? Берет. Так пусть его мул и вертит жернов.
— Слушаю, господин. — И, продолжая улыбаться, Спор дружески шлепнул широкой ладонью по крупу Умницы, своего любимого вола.
«Умная и честная скотина! Он среди волов — как наш Дионисий среди людей!» — И, что-то громко мурлыча, зашагал к усадьбе.
— Интересно, сколько из этих модиев он продаст Лариху как свой паек? — Тит с улыбкой лукавого сочувствия посмотрел на Дионисия.
— Ни зерна. Он сыт, одет, и воровать ему незачем. И он знает, что к Новому году будет уже свободным человеком без всякого выкупа. Метелл обещал мне.
Спутники вошли в сад.
Карп возился около молоденького деревца, подчищал, обмазывал, накладывал повязку, быстро и умело действуя ловкими тонкими пальцами. Он приветствовал хозяина и гостя полупочтительным, полунебрежным поклоном, быстро окинув их сумрачным, недобрым взглядом.
— Давай обедать в саду, дорогой гость. Посмотри, плоха ли столовая? — Дионисий подвел Тита к небольшой беседке, густо увитой виноградными лозами.
Посредине был вкопан в землю круглый деревянный стол на толстой, хорошо обструганной ножке; с трех сторон его стояли деревянные топчаны, каждый для одного человека («Больше двух гостей, думаю, мне не доведется принимать», — заметил Дионисий), с мягкими сенниками, застланными клетчатой галльской тканью. Гликерия, которая с первого же знакомства с Дионисием не знала, как угодить ему, на этот раз превзошла себя: коричневатые, в пятнышках яйца от молодых несушек, лучшая капуста и спаржа, на славу сваренная пунийская каша[45] и в честь гостя — луканская колбаса и цыплята. Десерт составляли сладкие, с особым тщанием отобранные яблоки, виноград прямо с лоз, орехи и винные ягоды.
— Похвала воина сельскому хозяину мало что значит, — начал Тит, вторично накладывая себе каши, — но глаза все-таки есть и у солдата. Где ты научился хозяйничать? У Ксенофонта[46]? У Феофраста[47]? У Катона?
— Больше всего у своих рабов. Они чуть ли не всю жизнь провели на этой земле; они знают тут каждую полоску, знают, чего она хочет, что ей нужно. Опыт — великий учитель и во врачебном искусстве, и в земледелии, и в воинском деле. Ты, воин, это знаешь!
— Я видел, как тебе улыбалась эта старушка, которая подавала на стол, и тот здоровенный молодец — пахарь. Что-то я не помню, чтобы рабы дарили такими улыбками виликов.
— А я им тоже улыбаюсь, Тит. Ваш Катон…
— Я сказал тебе, что я не римлянин.
— Прости. Катон советовал раба сытно кормить и тепло одевать. Хорошей еды и теплого хлева мало даже скотине: Спор вот уверяет, что волы будут плохо работать, если с ними не поговорить, не погладить их, не осведомиться, как они себя чувствуют. А человек и подавно требует доброты и внимания.
— Доброты! Внимания! — Тит с трудом процедил эти слова, словно они превратились у него во рту в какую-то вязкую, скользкую массу, которую он не мог ни проглотить, ни выплюнуть. — Ты еще веришь, что на земле есть доброта? И здесь тебя не все любят.