Падение Ивана Чупрова - страница 7
Алексей вспыхнул:
— Слова не скажи против, вроде царька ты в колхозе, Маркелыч.
— Алексей, что это тебе шлея под хвост попала? — удивленно сросил Долгоаршинных. — Ну, право, чего напал?
Чупров, навалившись грудью на стол, тяжело глядел на Алексея.
— Вот что, — обрубая фразы, медленно заговорил он, — иль ты будешь указывать иль я. Садись, стул очищу!
— Да бросьте вы! — поморщился Иван Кустов, не любивший споров.
Чупров смотрел на Быкова злыми глазами.
— Ночами не сплю, стараюсь, думаю, лишь бы колхозу на пользу… Других мыслей нет, а тут…
— Не сплю, стараюсь, — перебил Алексей. — Молчат все, а я скажу: лишка стараешься, Маркелыч! Так стараешься, что редко трезвым увидишь тебя нынче!
— Алексей, не доводи до греха!
— Уж что правда, то правда, Маркелыч, — неожиданно подала голос Глафира. — Даже мы, бабы, жалеем, как бы не спился, стараючись-то…
У Глафиры вырвалось это без злого умысла, так, лишь бы слово ввернуть. Чупров резко повернулся к ней:
— А ты что суешься, старое веретено? Что тут торчишь? Марш отсюда!
Но Глафира была не из тех, кого можно запугать криком.
— Ох ты! Я-то с чистым сердцем, жалеючи! А ты… Не любо слушать-то? Прямо скажу, поговаривают люди, поговаривают: председатель — пан в колхозе, что душеньке надо, берет, не спрашивает… Не поводи глазищами-то! Не боюсь!
— Глафира! Выведем! — приподнялся старик Евсеев. — Только крикни еще, возьму за локоток!
— У-у, выводило! Старуху свою выводи!
Чупров стукнул кулаком по столу:
— Марш отсюда! Кому сказано?!
Глафира подхватила свой стул, вздернув острый подбородок, вышла.
— Уж говорят, голубчики, говорят! Не любо слушать-то? — раздалось за дверью.
Чупров вяло махнул рукой:
— Правление кончилось. Хватит, наговорились.
Все стали поспешно подниматься.
Алексей выходил последним. Он был смущен. Попытка одернуть председателя, попытка, на которую он с таким трудом решился, не удалась. Он уже думал: «А может, я слишком резко загнул? Ведь ради колхоза старается».
Лукерья Федотовна молча поставила тарелку со щами и ушла в боковую комнату. Оттуда донесся протяжный вздох:
— Срамота! Дожили…
Чупров, не торопясь, принялся за щи. Он знал, что Федотовна не заставит долго гадать, почему сердита и чем недовольна; пяти минут не вытерпит, снова появится, сложит руки на животе и начнет пилить.
Так и случилось. Он не доел щей, как Лукерья Федотовна вышла к столу, минуту — две молча смотрела на мужа и наконец, убедившись, что ее красноречивый взгляд нисколько его не смущает, сказала:
— Трескает, и горюшка мало, а тут от людей совестно.
Это «от людей совестно» было знакомо Ивану Чупрову. Еще в те времена, когда он стоял за то, чтобы палить Демьяновскую согру, а в ответ ему кричали: «Не желаем! Сменить в председателей!», — Лукерья Федотовна так же стояла перед ним и говорила: «От людей совестно».
Он отставил пустую тарелку.
— Что там на второе?
— Второе ему! И не краснеет! А слышал, что по деревне говорят?
— Пока нет, но, видать, услышу. Глафира, что ли, наболтала? Она может, язык без костей у бабы.
— Не одна Глафира была на собрании…
Федотовна стала торопливо выкладывать все услышанное за утро.
— Ушла со двора корова, хоть и муж дома, да все одно, что место пустое, ворот починить некому. Пошла искать, встретила Настастью, не Кустову Настасью, а Большухину: «Не видала ли, мол, коровы моей?» И та нет, чтоб прямо, а с усмещечкой, жалостливо да ласково: «Как, мол, Иван твой чувствует?..» «Что, — говорю, — Ивану сделается? Чуть свет шапку в охапку, и был таков…» А она ехидно так, с улыбочкой: «Говорят, баня ему вчерась была».
Чупров помрачнел, забыл про второе: «Вон как обернулось! Меня пачкать! Ну, Алешка! Покаешься!»
Вошла Рая-как-то бочком, тихо, словно невестка в злой семье. Иван Маркелович поднялся, пошел от стола, по пути отбросил подвернувшуюся под ноги кошку. Не снимая валенок, завалился на кровать.
Он боялся разговора с дочерью. У этой упреки не старушечьи: «Я как комсомолка… Ты как член партии…» Второй Алешка. Молода, глупа и по глупости такое может сказать — душа кровью умоется.
Рая отказалась от обеда.
Лукерья Федотовна долго ворчала: