Падение Константинополя. Гибель Византийской империи под натиском османов - страница 6

Византийские мыслители разделились. Многие из них были слишком верными сынами церкви, чтобы рассматривать вариант унии с Римом. Но многие другие, особенно среди философов, были готовы признать первенство Рима при условии, что их Символ веры и обряды не будут всецело осуждены. Для них наивысшую важность представляло единство всего христианства и христианской цивилизации. Кто-то из них побывал в Италии и увидел, как там кипит интеллектуальная жизнь. А еще они узнали, как высоко теперь ценятся греческие ученые, если приезжают как друзья. Около 1340 года Димитрий Кидонис перевел на греческий труды Фомы Аквинского. Схоластика Аквината привлекла многих греческих мудрецов и показала им, что итальянской мыслью не стоит пренебрегать. Они хотели укрепить интеллектуальные связи с Италией, и это желание было взаимным. Все чаще и чаще им предлагали выгодные профессорские кафедры на Западе. Идея интеграции византийской и итальянской культуры становилась все более привлекательной; и если греческие традиции не пострадают, так ли уж важно, подчинится ли греческая церковь Риму, учитывая все то уважение, которым пользовался Рим в прошлом, и великолепие итальянской культуры в настоящем?

Сторонников унии можно было отыскать только среди политиков и интеллектуалов. Монахи и не столь высокопоставленные священники были ее яростными противниками. Мало кто из них руководствовался соображениями культуры. Они все гордились своей верой и традициями. Они помнили, как страдали их отцы от рук латинских иерархов при власти латинских императоров. Именно они и повлияли на настроения в народе, убеждая его, что уния греховна и что принять ее – значит обречь свою душу на вечную погибель. А это участь хуже любого несчастья, которое может постигнуть их в сей земной юдоли. При их сопротивлении любому императору было бы трудно выполнить любые данные по поводу унии обещания; вдобавок на их стороне были ученые и теологи, эмоционально и рационально преданные традиции, а также политики, которые сомневались в способности Запада действительно спасти Византию.

Все эти ожесточенные споры проходили в условиях материального обеднения. Несмотря на блистательность его мыслителей, Константинополь в конце XIV века являл собою пребывающий в унынии, деградирующий город. Число его жителей, которых, включая пригороды, в XII веке насчитывалось около миллиона человек, теперь сократилось всего лишь до сотни тысяч и продолжало уменьшаться. В предместьях за Босфором хозяйничали турки. Пера, лежавшая напротив Золотого Рога, была генуэзской колонией. На окраинах у фракийского побережья Босфора и Мраморного моря, когда-то усеянных великолепными виллами и богатыми монастырями, остались одни деревушки, сбившиеся вокруг какой-нибудь старинной церкви. Сам город с его стенами длиной 14 миль[6] даже во дни наивысшего расцвета полнился садами и парками, которые отделяли одни районы от других. Но теперь многих районов уже не было, а между оставшимися раскинулись рощи и поля. Путешественник Ибн Баттута в середине XIV века насчитал в стенах города тринадцать отдельных поселков. Гонсалес де Клавихо, увидевший Константинополь в первые годы XV века, был потрясен, что в таком обширном городе столько развалин, а несколько лет спустя Бертрандона де ла Брокьера поразила и ужаснула его пустынность. Перо Тафур в 1437 году отметил, как разрозненно и бедно живут его обитатели. Во многих районах могло показаться, что находишься за городом, весной там цвели заросли шиповника, а в рощицах пели соловьи.

В юго-восточном конце города высились уже необитаемые постройки Старого императорского дворца. Последний латинский император, испытывая острую нужду, сначала продал множество константинопольских реликвий Людовику Святому, а перед тем, как отдать в заклад венецианцам собственного сына и наследника, ободрал со всех крыш свинец и продал за наличные. Ни у Михаила Палеолога, ни у кого-либо из его преемников не нашлось лишних денег, чтобы их восстановить. На дворцовой территории содержалось лишь несколько церквей, например Новая церковь Василия I и храм Богородицы Фаросской. Неподалеку ветшал Ипподром; молодые аристократы устраивали на арене спортивные игрища. По ту сторону площади стоял патриарший дворец, где все еще располагалась канцелярия патриарха, но сам он уже не отваживался там жить. Только великий собор Премудрости Божией, Святой Софии, по-прежнему блистал великолепием, и на его содержание была отведена особая статья в государственных расходах.