Падение титана, или Октябрьский конь - страница 3

подтолкнули тебя встать на сторону твоего дяди Катона, тогда ты должен помнить, что законы Двенадцати таблиц вообще запрещают брать с займов проценты.

– Это было шестьсот лет назад.

– Если занимающие согласны на грабительские условия займа, значит им вовсе не следует давать взаймы, и тебе это понятно. На самом деле ты, Брут, жалуешься на то, что я запретил римским ростовщикам нанимать войска или ликторов, чтобы собирать долги силой.

И так изо дня в день.

Конечно, для Цезаря Брут был проблемой. Цезарь взял его под крыло после Фарсала, во-первых, из-за былой любви к Сервилии, его матери, а во-вторых, чувствуя вину за то, что разорвал помолвку Брута со своей дочерью Юлией, чтобы заполучить Помпея. Он понимал, что тем самым разбил бедному юноше сердце. Но Цезарь не ведал, что за человек Брут, когда пожалел его после Фарсала. Они не виделись двенадцать лет, и Цезарь не знал, что прыщавый юнец, превратившийся теперь в прыщавого мужчину тридцати шести лет, был трусом на поле битвы и львом, когда дело касалось защиты его ошеломляющего состояния. Никто не смел сказать Цезарю то, о чем судачили все: при Фарсале Брут бросил свой меч, так и не обагрив его вражеской кровью, и отсиживался в болоте, а потом первым кинулся победителю в ноги. «Нет, – твердо сказал себе Кальвин, – мне не нравится трус Брут, и глаза бы мои на него не глядели! Называет себя республиканцем, вот уж действительно! Это просто звучное имя, каким все они думают оправдать гражданскую войну, в которую ввергли Рим».

Брут поднялся из-за стола.

– Цезарь, у меня назначена встреча.

– Тогда иди, – был ответ.

– Значит ли это, что червяк Матиний на Родосе? – спросил Кальвин, когда внизу хлопнула дверь.

– Боюсь, что да.

Морщинки собрались у внешних уголков голубых глаз, необычных из-за черных ободков по внешнему краю радужки.

– Веселей, Кальвин! Скоро мы избавимся от Брута.

Кальвин улыбнулся в ответ:

– Что ты хочешь с ним сделать?

– Оставлю во дворце правителя в Тарсе. Это наш следующий – и конечный – пункт назначения. Я не могу придумать более подходящего наказания для Брута, чем заставить его вернуться к Сестию, у которого он украл два легиона в Киликии, чтобы привести их к Помпею Магну. Сестий вряд ли об этом забыл.

Один короткий приказ – и все завертелось. На другой день Цезарь покинул Родос и отплыл к Тарсу с двумя полными легионами и с тридцатью двумя сотнями ветеранов, собранных из остатков его старых легионов, главным образом шестого. С ним шли восемьсот германских всадников на прекрасных лошадях ремов и горстка воинов-пехотинцев убиев, отменных метателей копий.

Разрушенный стараниями Метелла Сципиона Тарс продолжал как-то существовать под опекой Квинта Марция Филиппа – младшего сына Луция Марция Филиппа, племянника Цезаря и тестя Катона, эпикурейца, вечно колеблющегося и не знающего, на чью сторону встать. Похвалив молодого Филиппа за здравомыслие, Цезарь тут же посадил Публия Сестия обратно в курульное кресло наместника и назначил Брута его легатом, а Филиппа-младшего – проквестором.

– Тридцать седьмой и тридцать восьмой легионы нуждаются в отдыхе, – сказал он Кальвину. – Помести ребят на шесть рыночных интервалов в хороший лагерь в горах над Киликийскими воротами, а потом вместе с военным флотом пошли в Александрию. Я буду ждать их там, мы пойдем на запад и выгоним республиканцев из провинции Африка, прежде чем они уютно устроятся в ней.

Кальвин, высокий светловолосый и сероглазый мужчина лет пятидесяти, ни на мгновение не усомнился в этих распоряжениях. Решения Цезаря всегда оказывались единственно верными. Кальвин, всего год назад присоединившийся к Цезарю, видел достаточно, чтобы понять, что это именно тот человек, к которому будут стремиться все мудрые люди, если они хотят добиться успеха. Консервативный политик, который должен бы был примкнуть к Помпею Великому, Кальвин выбрал Цезаря, после того как смертельно устал от слепой враждебности таких людей, как Катон и Цицерон. Поэтому Кальвин поехал в Брундизий, нашел там Марка Антония и попросил переправить его к командующему. Антоний немедленно согласился, зная, что Цезарь обрадуется переходу на его сторону столь уважаемого консуляра, как Кальвин.