Паду к ногам твоим - страница 13
Тут уж Евланьюшка не сдержалась:
— Ба-ах, чем колешь глаза! Ишачила… Во мне-то буржуйку нашла? И я неволила вас? Вы ж с самого утра кланяться приходили: что б сделать, кума? Душа у вас рабская. На что вы еще способны? Угождать да подличать!
— Да за работу твои объедки исть, — подсказала кума Нюрка.
— Без этих объедков сдохли бы!
Загорелая женщина села на сундук, за которым еще минуту назад хранился такой богатый сапог.
— Все ваши споры — должна, не должна кому-то бабушка, — не помогут. Речь о другом. Неужели не понимаете? Муж ваш мошенник. Остап Бандера! Если вы через десять минут — столько-то еще подождем! — не одумаетесь, я сообщу в милицию, — сказала она.
— Сопчай хоть в две! — не испугалась кума Нюрка. Стоя у окна, она считала деньги. Счет не получался: все сбивалась — захлестывало волненье. Еще ни разу не доводилось держать такие большие деньги. Как же они пахнут! Вроде б укропом, живым, не соленым. Да нет, не одним укропом. Разным пахнут. Вроде б и лаком. Как от новой мебели в магазине. Блеск-то прямо к душе льнет. Да сгиньте все разом со свету: и эта чернявая, и кума Евланья, буржуйка, и даже Петрушенька. Нашел дружка! Рупь слезу вышиб, совесть замутил…
Десять минут прошли быстро.
— Пойдем, Миша, — встала с сундука загорелая женщина.
Евланьюшка и взором, и словом обратилась к ней:
— Как же я, доченька милая?
— И вы с нами. От вас главное заявление будет: обобрали обманом. Как же, без вас не обойдемся…
Кума Нюрка цыкнула на детей, которые, выглядывая из комнаты, любопытствовали: что ж происходит на веранде? И дверь толкнула задом, так что она звонко хлопнула.
— Напужали! Ступайте, скатертью дорожка!
— Ты, Петр, тоже айда, — подал голос и Миша, — зараз и разрешим все. Только зря канитель заводишь. В тюрьму захотел? Говорить там, в милиции, долго не станут. Обеспечут года три — и свету невзвидишь.
Кум Андреич хмыкнул что-то невнятное. Жена заругалась:
— Отвяжись! Я не больно пужлива. Зарубите-ко себе на носу: главного заявленья и с плокулором не получите. Ты, Евланья, прижми хвост-то, ежли с нами жить думаешь. Поквитались, теперича и опять дружба завяжется.
Евланьюшка, забыв о ценной пуховой подушечке и обо всем прочем, с отчаянием метнулась к загорелой женщине:
— Люди мои добрые, не оставьте, не покиньте. Съедят меня тут, и белых косточек не найдется. Ох, не оставьте! А уж я, за честность вашу, за помогу-то…
— Не дури, кума! Не дури. Отведу я тебе угол.
— Нет и нетушки. Не останусь я, ни на час, ни даже на минуточку. Люди добрые, ни угла тут не надо, на заугла…
— Говорю: напрасно, Петр, канитель заводишь. Деньги всё одно заберут. И добро, какое есть, опишут. Все отнимут. Докажи, что трудом нажил, коль попался на деньгах. Да не дай бог, если найдут что-нибудь казенное, со склада взятое. А ты, кладовщик, неужто тряпки ни разу домой не принес?
А к куму Андреичу какой-то зуд прицепился, рук от тела отнять не может, чешется. И не до слов, разговоров. Хоть пляши, хоть танцуй или криком кричи. Влип в историю! Баба храбрая, а тут, как упомянули про казенное, от страха зашлась:
— Ка-ак опишут?! Даж проверку учинят? Столько хлопот… Подавитесь-ка и деньгами, — она швырнула их под порог. — Да вон отсель! Убирайтесь. А ты, Евланья, потаскуха старая, мне не попадайся. Все горе от тебя. Опаиваешь, одабриваешь, ублажаешь. Добро твое как сеть: тыкнешься — и попал в ячею. И живешь, привязанный. Кого ты, така умная, на путь добрый наставила? Уходи, глядеть не хочу на тебя.
Загорелая женщина подобрала деньги.
— А здесь сто двадцать рублей не хватает.
— Я потратил, кума. Я Гошеньке, внуку, подарочки… Ты ведь крестная мать Маньки-тось. Пусть вроде б от тебя подарочки…
…Склонившись, Евланьюшка шла неведомо куда. Где он, Сенюшка? Люди хорошие, покажите дорогу.
С ним, с Сенюшкой, были все ее мысли, все надежды. И вдруг вздрогнула Евланьюшка: показалось, что и искать не надо — вот он, Сенюшка, идет рядом. Но почему он маленький? Почему он не взрослый?
«Ба-ах! Да в уме ль я? — она потрогала голову. — Чувствие есть. Но жжет, что твоя печка. Ох, надо бы постоять, одуматься. Не приснилось ли мне все это с домом-то, с кумой Нюркой, Андреичем? Сенюшка, да что ж ты молчишь? В чем же я тебя обидела? Давай, не гневаясь, разберемся».