Палата № 6 - страница 4

‹…› Страдание презираете, а небось прищеми вам дверью палец, так заорете на все горло!»

Судьба Рагина складывается как раз по этому предсказанию. Ограбленный почтмейстером и отправленный с помощью своего бывшего помощника Хоботова в ту самую палату, над которой он начальствовал много лет, впервые испытавший на себе силу кулаков сторожа Никиты, – он наконец получает возможность проверить учение стоиков на практике.

«Было страшно. Андрей Ефимыч лег и притаил дыхание; он с ужасом ждал, что его ударят еще раз. ‹…› От боли он укусил подушку и стиснул зубы, и вдруг в голове его, среди хаоса, ясно мелькнула страшная, невыносимая мысль, что точно такую же боль должны были испытывать годами, изо дня в день эти люди, казавшиеся теперь при лунном свете черными тенями. Как могло случиться, что в продолжение больше чем двадцати лет он не знал и не хотел знать этого? Он не знал, не имел понятия о боли, значит, он не виноват, но совесть, такая же несговорчивая и грубая, как Никита, заставила его похолодеть от затылка до пят».

Итоги проверки философии на практике беспощадны: первое настоящее физическое страдание оказывается и последим. Умершего от апоплексического удара Рагина провожают на кладбище только прислуга и приятель-предатель, фактически – убийца.

«В „Палате № 6“ в миниатюре изображены общие наши порядки и характеры. Всюду – палата № 6. Это Россия… Чехов сам не думал того, что написал (он мне говорил это), а между тем это так. Палата – это его Русь»[8], – обобщал в свое время Лесков. Через несколько лет словно запертым в палате № 6 почувствовал себя после прочтения повести Ленин.

Но, взяв за основу другую сюжетную линию, социально-психологическую повесть о происходящем в российской провинциальной глухомани, в двухстах верстах от железной дороги, можно прочесть и как философскую экзистенциальную притчу, почти в духе нелюбимого Чеховым Достоевского или будущего Камю: об уловках разума, пытающегося бежать из железной клетки сущего; об ответственности за мысль и ответственности за жизнь; о человеческой воле, сосредоточенном усилии, которая, вопреки законам природы и знании о неизбежном конце, медленно изменяет неподатливую социальную реальность.

Даже если реальность – тюрьма, сумасшедший дом, палата № 6, это не избавляет человека от ситуации выбора: агента или пациента, мучителя или жертвы, совестливого лежебоки или бессовестного насильника.

Сходная структура реализуется и в «Доме с мезонином». «Рассказ художника», печальная история любви («Мисюсь, где ты?» – очень часто рассказ читается только на этом уровне), оборачивается очередной идеологической дуэлью между безответственным и бездеятельным рассказчиком и строгой, организованной, деловитой старшей сестрой.

Конфликт между героями намечен уже в начале второй главы. Здесь в косвенной речи рассказчика дается описательная «немая» сцена, которая затем «озвучивается», переводится в диалог: «Я был ей не симпатичен. Она не любила меня за то, что я пейзажист и в своих картинах не изображаю народных нужд и что я, как ей казалось, был равнодушен к тому, во что она так крепко верила… Внешним образом она никак не выражала своего нерасположения ко мне, но я чувствовал его и, сидя на нижней ступени террасы, испытывал раздражение и говорил, что лечить мужиков, не будучи врачом, значит обманывать их и что легко быть благодетелем, когда имеешь две тысячи десятин» (9, 178).

Идеологическая линия сюжета занимает всю третью главу повести, становясь ее кульминацией. Позиции сторон обозначены очень четко. Героиня истово и упорно защищает больницы, аптечки, библиотечки – то, что она делает ежедневно. «В споре с художником, – пишет Э. А. Полоцкая, комментируя текст в академическом собрании сочинений, – Лида Волчанинова выдвигает аргументы, к которым обращался любой земский врач или учитель, нашедший свое призвание в помощи деревенской бедноте» (9, 493). Эта двадцатитрехлетняя девушка – истовый идеолог «малых дел», так необходимый русской жизни прагматик. Лида настаивает: надо же что-то делать сейчас.

Художник предлагает другую картину «общего дела», он откровенно