Палитра сатаны - страница 11

— Он как раз пришел, когда я собирался уходить.

— Вы хоть немного поговорили?

— Перекинулись двумя-тремя словечками. Он выглядел усталым.

— У него еще нет ничего на примете для тебя?

— Пока ничего. Сказал — ищет. Он симпатяга!

Телевизионная программа не обещала ничего стоящего, так что спать они отправились пораньше.

Все следующие дни стояла хорошая погода, Люсьен и Мирей снова рыбачили на пруду. И неизменно без Альбера, которого каждый раз что-нибудь удерживало дома. Мартен навестил его, пока их не было. Он застал друга за пристраиванием новых спичек к крошечному «Беллерофону». Против обыкновения, Альбер гостю отнюдь не обрадовался, казалось, это даже его раздражило. Хозяин дома чуть ли не открыто давал понять, что его отвлекают в чрезвычайно ответственную минуту, требующую крайней сосредоточенности. Он то и дело погладывал на свои наручные часы. Может, ему не терпелось увидеть жену? Поглощенный кропотливым занятием, хмурый, он едва отвечал на Мартеновы вопросы и не стал удерживать, когда тот дал понять, что собирается уходить.

Вернувшись домой, Мартен решил зайти перед обедом в ангар, где в былые дни складировал материалы и инструменты. Там все еще стояла бетономешалка с опрокидывающимся барабаном, которая, несмотря на значительный износ, могла бы заинтересовать компанию «Томеко». Ключ от ангара обычно висел на гвозде у кухонного окна. Но сколько он ни искал его, ключ как в воду канул.

— Куда ты его засунула? — спросил он у Гортензии.

— Да я его вообще не трогала.

— Тогда кто же?

— Может, Люсьен?

— Может быть.

Не сказав больше ни слова, Мартен вышел и направился к ангару — полуразрушенному строению через три дома от его жилища. Оба окна наглухо задвинуты плотными щитами. Дверь заперта на ключ изнутри. Он приложил ухо к створке. За ней — ритмичные вздохи и стенания. Никакого сомнения: внутри занимались любовью. Уронив руки, он стоял, не веря собственным ушам, отказываясь что-нибудь понимать. В доме напротив у перекрестья оконной рамы дрогнула занавеска. За ним подглядывали. Завтра весь Менар-лё-0 будет в курсе. В ярости он круто развернулся и зашагал к дому. Дыхание спирало, на грудь навалилась такая тяжесть, будто не кто-нибудь, а он сам только что совершил какое-то непотребство. Что делать? Устроить Люсьену допрос? Потребовать от сына прекратить всякие отношения с Мирей? На это у него не хватит смелости. Он слишком боялся скандальных препирательств, его мутило от одной мысли о них. За двадцать лет супружества ни он, ни Аделина ни разу не повысили голоса. Любое дело он всегда стремился решить миром, это стало его правилом. И от этого ему неизменно делалось хорошо на сердце. А Гортензия, как быть с ней?.. Он рассудил, что делиться с сестрой своими открытиями совершенно бесполезно. В конце-то концов лично ее эта история никак не затрагивала. Он что, сторож добродетели сына своего, когда тому уже стукнуло добрых двадцать пять годков? Разумеется, Мирей сиганула в кусты по собственной блажи, такое бывает. К тому же у этой не в меру легкомысленной — сплошной ветер в голове — молоденькой особы, скучающей в глуши Менар-лё-О, наверняка не первое приключение. Только бы Альбер ни о чем не проведал.

Когда Люсьен пришел и уселся за обеденным столом, Мартен постарался состроить этакую суровую, непроницаемую мину, не объясняя причин своего дурного расположения. Сын же плюхнулся рядом с отцом, являя собою, напротив, образец веселости и прекрасного аппетита. Сразу было видно, насколько он доволен прошедшим днем. Хотя нож и вилка в его руках так и порхали, мыслями он еще оставался с Мирей, продолжая без устали ублажать ее. В конце трапезы Мартен отважился поглядеть сыну в глаза и спросить без обиняков:

— Ты брал ключ от ангара?

— Да, хотел взглянуть, что у тебя осталось из материалов. — Люсьен встретил взгляд отца примирительно-бесстыдной усмешкой.

Потом он встал из-за стола. Но даже не подумал повесить ключ обратно на гвоздь. Оставил его у себя в кармане. А значит, надеялся пользоваться им и дальше.

Из комнаты он вышел вразвалку, будто какой-нибудь селезень. Его родитель чуть не вспылил. Но сдержал себя. Мир в доме превыше всего. Пусть другие катаются, сцепившись, по полу или рвут друг дружку на части, он же останется в своем уголке, скрестив руки на груди!