Палитра сатаны - страница 8

— Какой ужас! — простонала Мирей. — Меня совершенно не греет сообщение, что мы живем на кучах костей.

— А мне нравится! — с вызовом заявил Люсьен. — По крайней мере, чувствуешь себя среди своих. Тех сограждан, кто жил здесь вчера и позавчера.

Мирей сверкнула на него взглядом, исполненным искрометного, юного веселья:

— Как, разве вы не предпочитаете Париж?

— Это смотря для чего, — ответствовал молодой человек, пристально глядя ей в глаза.

— Для всего. Для работы, развлечений…

— Работа нигде не сахар. Что до развлечений, их можно найти в любой дыре.

— А кино… В Витроле нет даже кинотеатра!

— Когда нет кино, — улыбнулся Люсьен, — я прокручиваю его в собственной голове!

Он был явно в ударе. По мнению Мартена, даже чересчур. Ему казалось, что малая толика робости не повредила бы… Но это, видно, парижский дух делает язык таким бойким. Здесь привыкли к большей сдержанности. Однако Мирей, похоже, в восторге от того оборота, какой приняла беседа.

— Честное слово, вы правы! — так и взвилась она. — У каждого в голове — свое кино, свои маленькие пристрастия. Никогда не догадаетесь, чем развлекается мой муженек, когда отдыхает от книжек. Он строит корабль!

— Настоящий корабль? — почему-то возликовал Люсьен.

— Да нет! Корабль в миниатюре… Из спичек.

Альбера Дютийоля, казалось, несколько сконфузило откровение супруги.

— Ну да, — признался он с извиняющейся полуулыбкой, — я вбил себе в голову, что смогу соорудить из спичек маленькую копию «Беллерофона» — корабля, на борту которого Наполеона увезли на Святую Елену… Это меня занимает, развлекает.

С Мартеном он никогда об этом не заговаривал. Опасался, что старый друг не способен понять его энтузиазм, побуждающий к такой кропотливой работе? Мартену стало грустно, что с ним не поделились секретом.

— А этот корабль, на него можно посмотреть? — спросил Люсьен.

Альбер Дютийоль медлил. Видно, колебался между желанием продемонстрировать свое творение и опасением показаться смешным в глазах профанов.

— Но он еще не закончен, — промямлил он.

— Это все отговорки, — зашептала Мирей. — Кораблик и так уже вполне ничего. Покажи его, Альбер… Да ты ведь умираешь от желания сделать это!

— Ну хорошо. Идемте, — со вздохом решился Альбер Дютийоль.

Он пригласил гостей в довольно светлую пристройку, служившую ему мастерской. Там, на длинном столе, гордо красовался корпус миниатюрного суденышка. Раздутые бока, тяжелые конструкции верхней палубы и рубки, леера — все было изготовлено из тысяч приклеенных друг к другу спичек. Изделие производило фантасмагорическое впечатление точности и хрупкости.

Одна из мачт с принайтованными реями уже стояла на своем месте.

Восхищенный, Мартен застыл перед этой крошечной копией некогда существовавшего корабля и думал о том, какие чудеса терпеливого и хитроумного искусства нужно было совершить его другу, чтобы соединить все сокровеннейшие частицы этой конструкции. Только представить себе, как он священнодействует в одиночестве, окруженный россыпями спичек, каждую подцепляет пинцетом, удаляет торчащие древесные волоконца и, задерживая дыхание и унимая дрожь в пальцах, пристраивает ее, уже обмазанную клеем, на предназначенное ей место, да так, чтобы не упустить из виду общий замысел.

— Это просто великолепно! — пробормотал он. — Сколько же времени вам понадобилось, чтобы сделать такое?

— Да я не считал, — отмахнулся Альбер Дютийоль. — Это совершенно не важно, здесь имеет значение только удовольствие, которое получаешь, создавая столь выдающийся образчик бесполезности.

— У меня бы никогда не хватило терпения! — возгласил Люсьен.

Выйдя из пристройки, гости сделали круг по саду, расположенному на склоне холма. Там все заполонили сорняки и луговые травы. От Мартенова огорода этот сад отделял простой заборчик. Внешне оба дома выглядели похожими. Несомненно, когда-то они принадлежали одному владельцу. Но какое различие во внутреннем убранстве! Поразмыслив, Мартен поневоле пришел к заключению, что в его хозяйстве все так и осталось примитивным и убогим, меж тем как у Альбера Дютийоля старинная мебель, драгоценные книги, шелковые абажуры и картины на стенах создавали атмосферу задумчивого покоя и неторопливого комфорта, придававшую всему особый шарм.