Память острова Мэн - страница 22

В воскресенье вечером, перед Пепельной Средой[197], я пошел повидать мою возлюбленную. Она вложила свои руки в мои, говоря, что не выйдет ни за кого, кроме меня.

Я пошел домой с радостным сердцем, не было у меня причин горевать. Первая новость, что я услышал наутро в Пепельную Среду, — любовь моя вышла за другого.

Проклинаю стократно я девушку и себя, — так давно я сватаюсь к ней.

Когда она видела, что нет у нее ко мне любви, могла в добрый час покинуть меня. Но обманув меня теперь, она почти разбила мне сердце. Тем не менее она принимает всякого мужчину, что приходит к ней, крупного или мелкого.

Не стану проклинать или творить заклятья против нее[198], не пожелаю, чтобы злая судьба заступила ей путь.

Но она будет доставлять удовольствие своим приятелям, даже сделав из меня посмешище.

Не имел я другого свидетеля, — лишь дерево орешника, никогда не говорившее. Нынче любовь моя оказалась лживой, и я остался один.

Я надеюсь, что не пробуду долго в этой скорби. Я направлюсь на ярмарку Патрика[199] и найду там новую возлюбленную.

Я направлюсь на ярмарку Патрика, я оденусь как всякий молодой парень.

Я пройду по ярмарке мимо моей любви, я не подам виду, что вижу ее.

Я встану посреди ярмарки. Я выберу одну, другую. Но она, та, что вышла за лживого обманщика, — она не сможет торговаться и менять.

Не желал я тебе вреда больше, чем сделал собственному бедному телу. Как много ночей я лежал с тобой, — почти каждую ночь у твоей спины или в твоих объятиях.

Что до нарядной одежды, которую собираюсь носить, — не носить мне ее больше, чем месяц или два. Я отброшу нарядную одежду прочь и отправлюсь свататься снова.

Великий долгий путь мне пришлось пройти, и крутые склоны утомили меня. Я не мог присесть отдохнуть без всегдашних дум о моей возлюбленной.

О, если б дунул великий ветер, чтобы мог я услышать от моей любви, что она придет ко мне через высокие горы и мы встретимся вместе на побережье.

О, радостно, радостно шел бы я встретить ее, зная, что это воистину будет моя любовь.

О, радостно, радостно сидел бы я рядом с ней, плечо мое было б подушкой под ее головой.

О, если б великое море высохло, чтобы стать дорогой, по которой мне можно было б пройти. Раньше снега Гренландии станут красны как розы, чем смогу я забыть мою любовь.

[200]

Когда я брел в одиночестве через Снайфелл[201], наступали сумерки; покрывало их было над той стороною света, где Мэн, и над природой, послушной Господу.

Они укрывали мир плащом ночи и давали покой от забот мирских и от тяжких трудов и людям, и всем, сотворенным Его рукою.

Был я себе самому предоставлен в горах, без какого-либо товарища, чтобы скорбеть надо всеми распрями и ссорами, что тревожат Маннин моего сердца[202].

И тогда я увидел женщину в сером платье, что шла мне навстречу по вереску, — все одежды ее были разодраны в клочья, и спешила она как безумная!

Сердце дрогнуло во мне, когда я узрел, в каком положении это создание, ибо, только взглянув, ясно заметил я, что ниспала она из высокого сана.

Когда она приблизилась ко мне, я услышал, как она сказала: «Ох, беды мои тяжелы; отлучена от людей навсегда, я доживаю в глубинах старого времени».

Красная птаха порхнула в кусты; ягнята побежали к своим матерям; ночь была на море, мрачная, хмурая, — она скоро пришла с северо-востока.

Закатилась колесница солнца, за чертой ждать осталась, на юго-западе; на востоке взошла луна во славе, в одеянье из зелени одела запад.

Когда мы сели вместе на зеленую траву, она мне сказала: «Слушай, мэнец, — я прочту тебе не из писаний о скорби моей под луною».

Затем она стала читать нараспев: «В минувшие дни никогда не нуждалась я в новых одеждах, чтобы уберечься от холода и дождя.

Ибо знай, я — призрак старинной речи; дети Маннин покинули меня. Как мало они понимают, что было б лучше всего, если б я власть над ними несла.

Ибо я та, что веками держала чужеземца вдали; от побережья и до Барруля[203] всегда я правила прирожденными мэнцами.

Ныне их спесь разнесла английский вплоть до большой долины Толт-и-Вилл, до пустошей Кардле Мор и до Холма Крег Вилли