Память земли - страница 20

— Брось! — категорично отрезала Шура, появляясь с чайником. — Все ему не так. Принц датский!

Сергей округлил глаза:

— Да в конце же концов, имей совесть! Сама падаешь в обморок, аскофен глотаешь, что здесь театра нету.

Шура положила ложку, которую мыла в баночке из-под простокваши, вздернула подбородок, но Орлов шутливо отгородил ее рукой:

— Ну, а еще, Сергей Петрович?

— Еще? Можно еще. Не уважают нас с вами колхозники. Не составляем мы с ними одного коллектива, не дружим, а только командуем. Их жизнь и наша — разные жизни, — говорил Сергей.

Говорил он так оттого, что его волновало все это, и оттого, что здесь находилась Шура, при которой ему, невзирая на ссору, несмотря на четыре года супружества, по-прежнему хотелось быть героем.

— Противно мне, — говорил он Орлову, — что заезжал я в Краснокутской на ферму, а там сплошь одни женщины — все горбят, все по ступицу в навозе. А я, мужчина, в хорошем пальто, с чистыми белыми руками, остановился в проходе и рассуждаю с ихним бригадиром — тоже здоровенным, как я, мужчиной, — как бы им, этим теткам, еще интенсивней работать. Не беспокойтесь, понимаю и насчет разделения труда, и что ни к чему мне из солидарности тоже руки мазать. А не привыкну. Не согласен, что они с фермы домой среди ночи по снегу, по дождю пробираются пешком, тогда как у нас с вами машины. По штуке на каждого. Собираемся мы ехать и, хоть нам полтора квартала до гаража, не идем туда, а звоним шоферу: «Подъезжай».

— И еще скажешь что-нибудь? — морща в улыбке энергичный римский нос, спросил Орлов. — Сразу видать инженера-проектировщика!.. Что ж, брат, давай перестроимся по твоему проекту. Закрепим твою машину за дояркой: она утром проедет километр на ферму и вечером обратно. А ты, вместо того чтобы поработать в десяти концах района, будешь до Краснокутской эмтээс пешком трюхать. Возможно, до вечера и дотрюхаешь, если, как на кроссе, шагом-бегом. Приятное занятие; и нафизкультурничался на воздухе, и за весь район снял с себя ответственность. Пусть другие отвечают. Они — грубые, а коммунист Голиков — нежный.

Слова Бориса Никитича трезвили Сергея, как вода из крана. Сергею было отрадно быть битым, потому что били по его сомнениям. Любые чувства Сергея Орлов именовал популярными терминами: «нытье», «интеллигентщина». Была в логике Орлова та же конкретная правда, что и после института на бюро горкома. Орлов, по-прежнему морща нос, простодушно интересовался, отчего «ниспровергатель основ» Сергей Петрович столь тяжко вздыхает по своей квалификации, когда мог бы заниматься вечерами, оформиться в заочную аспирантуру. Доярки, например, которых он так жалеет, работают и учатся, как, к слову сказать, и вся страна учится в послерабочее время. Говоря о совещании в МТС, которое поразило Сергея своей унылостью, Орлов и совсем издевался, спрашивал: чего именно хотел там Голиков? Оваций, что ли? Совещание повседневное, и Голиков выполнил на нем задание райкома — провел деловое решение.

Сергей не всему верил в словах Бориса Никитича, но отмахивался от неубедительных мест и с готовностью (это было проще) поднимал в себе хорошее настроение. «С деталями потом разберусь, — решал он, — а сейчас и так ладно».

Действительно, вокруг было ладно. В углу уютно лежали автомобили и резиновые звери его дочки (скорей бы уже возвращалась!), в смежной комнате мирно стояли покрытые толстенным стеклом два ящика, так остроумно приспособленные им и Шурой под письменный стол. Сейчас на этих ящиках, на стекле, Шура расстелила скатерть, решив поить чаем там, в «кабинете», и, выходя за стаканами, незаметно для Орлова крепко сдавила маленькими пальцами плечо Сергея: не сердись, мол, Сережка, я погорячилась. Домашние хозяйственные дела у нее, как всегда, не ладились, но она не расстраивалась, а, наоборот, демонстрировала это — весело вертела в пальцах сахарницу, не зная, куда ее поставить, встряхивала кудрявой головой на нежной длинной шейке, и Голиков любовался женой.

— А ложек не хватает, — смеялась она. — Ничего. Будет как на пикнике, ладно? Борису Никитичу, так и быть, дадим уж! — Она совала в стакан Орлова свою ложечку со следами плохо отмытой простокваши.