Памятник Дюку<br />(Повести) - страница 14

— Это моя вина, профессор. Я попросил своего помощника позвонить вам, как только он встанет. А подъем в училище в семь утра. Вот он все и выполнил в точности. Простите меня, просто не сообразил…

— Ну ладно, — сказал он, — перейдем к делу.

С этого мгновения я перестал для него существовать. Он погрузился в беседу с Горчаковым. Подробно расспрашивал о преподавателе, который учил его пению. Сидя у старинного стола, на котором громоздились переплетенные в кожу толстые клавиры опер, я рассматривал комнату. Повсюду висели фотографии знаменитых артистов. А на стене, противоположной окну, из тяжелой бронзовой рамы на них смотрел портрет Глазунова.

Все в этой комнате говорило о слаженной, размеренной и основательной жизни. О том, что главное здесь — рояль, рабочий станок, за которым проходит жизнь этого человека.

Котельников был спокоен, нетороплив. Они вместе просматривали ноты. Лицо Горчакова взволнованно. Он словно забыл о моем существовании, ни разу на меня не оглянулся. А я даже был этому рад…

Сейчас Горчаков мне не подвластен. Я лишь свидетель, ничего не смыслящий в их большом разговоре.

— Ну, начинаем, — сказал Котельников. Он сел за рояль, разложив на пюпитре ноты. Горчаков, расстегнув воротник гимнастерки, встал рядом.

Первые аккорды! Знакомая песня — «Полюшко-поле…».

Горчаков пел свободно, придерживаясь одной рукой за край рояля, а другой обхватив пряжку своего ремня.

Едва он кончил, профессор переменил ноты.

— Ну, быстро! — скомандовал он. — «Выхожу один я на дорогу…» Начинаем!

Опять вступительные аккорды… Горчаков снова запел… Но почему-то в его глазах вдруг возникло выражение затаенной тревоги. Куда-то исчезли непосредственность и внутренняя свобода. Его рука напряглась, а пальцы судорожно вцепились в край рояля. Я взглянул на Котельникова. Он играл с профессиональной легкостью, но на его полном лице временами возникало выражение досады. Он был явно недоволен. Но чем?.. Я не слышал ни одной фальшивой ноты.

Вдруг Котельников резко, на полуфразе, оборвал игру и шумно встал.

— Хватит! — сказал он, вынул платок и вытер багровую шею. Горчаков стоял поникший, с серым от волнения лицом.

— Ну, вы собой довольны? — Котельников смотрел на меня, точно призывая в свидетели.

— Нет, — прошептал Горчаков.

Котельников подошел к окну, взглянул на голубей, круживших над крышами.

— Поражаюсь, — сказал он, — как можно так запустить голос? Где верхнее фа-диез?

Горчаков вздохнул и застегнул воротничок. Котельников вдруг повернулся ко мне и язвительно кашлянул.

— Зачем вы его ко мне привели?.. Я хочу знать, что вы хотите?..

Он стоял, широко расставив ноги и подтянув руки к груди, в позе боксера, готовящегося нанести удар. Я поднялся с кресла, сидеть мне показалось неудобным.

— Его заставляют петь в строю… — проговорил я виновато.

Он не дал мне закончить фразу.

— Это же преступление! — воскликнул он яростно. — Вы понимаете, что перед вами талант?.. Талант!.. — повторил он. — А как вы с ним обращаетесь?.. Вам нужен запевала!.. А стране нужен певец!

Его натиск был так силен, что я не знал, что ответить. Но вдруг на выручку пришел Горчаков.

— Владимир Семенович, — сказал он, дотрагиваясь до его руки, — товарищ лейтенант тут ни при чем. Наоборот, он хочет мне добра!

Котельников тряхнул лысой головой.

— Вот что, — сказал он, — передайте своим начальникам, что я беру Горчакова под свою опеку… Он будет моим учеником! Сегодня же я напишу в Москву, чтобы его направили в мое распоряжение, в консерваторию. Прощайте!

Мы вышли на набережную Невы и остановились. Горчаков молча смотрел вдаль, где по реке в солнечных бликах плыл пароход «Республика», совершавший рейсы до Шлиссельбурга. На другом берегу уходил в небо Адмиралтейский шпиль, увенчанный золотым корабликом с вечно надутыми парусами.

— Ну что ж, Коля!.. Значит, скоро уйдешь? Надеюсь, изредка будешь посылать билетики?

Он взглянул на меня, но в его глазах не было улыбки.

— Нет, я не уйду, — проговорил он. — Я не уйду!

— Старик, видно, упорный!.. Его послушают. Придет приказ, и скажут: «Собирайте, товарищ Горчаков, свои личные вещи и уходите… Командира из вас не будет».