Памятник Дюку<br />(Повести) - страница 9

— А я уже победил!

— Ты?! — Он удивленно вскинул брови.

— Да, я!.. Я поломал всю твою хитроумную систему… От нее остались одни обломки… И ты сам обломок!.. Понятно, сержант Козлов?.. — Я отсалютовал ему правой рукой, потом повернулся и быстро зашагал к палатке, оставив его в глубокой растерянности.

— Березин! Стой-ка! — крикнул он, но я отмахнулся и пошел еще быстрее.

И это мое движение вдруг вызвало ответную реакцию у отделения. Северцев тут же скрылся. Меншуткин шепнул что-то на ухо Артамонову, который выжидательно следил за моим приближением. Богатенков шагнул в глубину палатки, словно там у него выискалось какое-то срочное дело. Киселев, морща лоб, с нескрываемым любопытством поглядывал то на Козлова, то на меня.

Конечно, о том, что произошло между нами, я никому не сказал ни слова. Я даже не доложил об этом Корневу. «Пусть Козлов ходит, жалуется, — думал я, — а я пойду, когда вызовут».

На вечерней поверке мы с Козловым стояли рядом, а после отбоя ко сну он куда-то исчез. Спать он должен был на месте ушедшего в наряд Артамонова. А я последнюю ночь в лагере лежал на своем жестком топчане, прислушивался к тихим шагам дежурных на передней линейке и думал о том, что завтра я покину этих ребят. Меня тревожили сложные чувства. В этой маленькой, затерявшейся среди огромного лагеря палатке я оставлял что-то очень для себя важное и дорогое… Когда Козлов вернулся в палатку, я так и не увидел. Может быть, он и совсем здесь не ночевал, потому что утром, во время подъема, его не было.

Прощаясь, я пожал шесть шершавых рук и последнему протянул руку Северцеву.

— Будь человеком! — сказал я ему.

Он холодно ответил на мое пожатие и провожать меня не вышел. Я пожалел, что нет Артамонова, он был в наряде. Ну что ж! Может быть, напишет…

Через полчаса наш курсантский взвод вышел из лагеря…

В училище нам объявили характеристики.

Первая часть характеристики была составлена лейтенантом Корневым и состояла из раз и навсегда вытесанных формулировок: «Выдержан, художественную литературу читает, по специальности подготовлен…» и тому подобное; а вот заключительная часть, вписанная чуть выше подписи лейтенанта кудрявым канцелярским почерком, уже отражала индивидуальные особенности автора: «Курсант Березин плохо овладел командными навыками, морально неустойчив, любит подхалимаж, не обладает достоинствами командира».

Второпях автор приписки не обратил внимания на то, что сочиненная им заключительная часть полностью противоречит началу…

Да, в ту ночь Козлов работал, не гулял. Долго, наверно, копался в бумагах лейтенанта Корнева, пока в пачке характеристик не нашел ту, которую искал. И психологом он оказался неплохим. Учел, что начальство любит читать лишь заключительные строки…

Всю зиму я ходил в «не оправдавших доверия», и докладчики старательно склоняли и спрягали мое имя в обойме самых отрицательных примеров.

А потом время взяло свое…

Ах, Козлов, Козлов! Здорово же тебе повезло, что наши пути разошлись.

Временами мне кажется, я слышу твой барственный, с хрипотцой голос:

— Ну, Березин, рассказывай, как ты там орудуешь. Научился уму-разуму? Помнишь, как я за тебя боролся? Мыслить, Березин, нужно по-государственному. Демагогов и пустозвонов нынче народ не терпит. Так-то вот!..

Я командир! На мне ладно пригнанная шинель, и наконец я имею право носить ее без ремня. Да, носить без ремня!

Исполнилась моя затаенная мечта!

Но самое большое волнение охватило меня, когда я предстал перед строем курсантов и командир роты Андрей Федорович Попов громко, торжественно произнес:

— Товарищи курсанты! Командиром вашего взвода назначается лейтенант Березин. Приказываю ему подчиняться!.. — И, повернувшись ко мне, добавил: — Товарищ лейтенант, принимайте командование!

Я стоял лицом к людям, чуть позади Попова, и чувствовал на себе внимательные, испытующие взгляды. Теперь я надолго входил в жизнь тридцати курсантов, с каждым из них будет связана и частица моей судьбы.

— Здравствуйте, товарищи! — сказал я, стараясь держаться молодцевато и уверенно, всеми силами подавляя в себе предательскую робость.