Пан Тадеуш - страница 5

Но табакеркою прищёлкнул Подкоморий [33]:

«Нет, в старину порой похуже было горе, —

Не знаю, мода ли другая, чем когда-то,

Умней ли юноши, но нет того разврата!

Я помню до сих пор в мои былые годы

Влияние на всех французской пришлой моды.

Наехали юнцы из заграниц толпою,

Нахлынули на край ногайскою ордою;

Гоненья начались на старые законы

И на обычаи, и на кунтуш суконный! [34]

Кто мог бы не жалеть о тех молокососах.

Гнусящих в нос порой, а иногда безносых [35],

Читающих с утра брошюры и газеты,

Хвалящих новые законы, туалеты!

Шляхетство предалось ужасному влиянью.

Кого захочет бог подвергнуть наказанью,

Безумие нашлёт он на того вначале, —

Пред вертопрахами и мудрые молчали!

Боялся их народ, как мора или сглаза,

Не знал он, что и в нём уже сидит зараза.

Ругали модников, но все по их примеру

Бросали кунтуши, обычаи и веру.

Разгул на Масленой, потом иная доля:

За карнавалом вслед Великий пост — неволя!

Хоть я ребёнком был, но помню эти годы,

В Ошмяны прибыл к нам угодник новой моды [36],

Подчаший, — ездил он в кабриолете узком,

И первый на Литве в костюме был французском [37].

Все, как за ястребом, за ним гнались [38]; едва ли

Его в те времена они не ревновали

К тем, у чьего крыльца появится двуколка,

Звал по-французски он свой экипаж «карьолкой»,

Там на запятках две кудрявые болонки,

На козлах — немчура, как жердь худой и тонкий,

В чулках и башмаках, а ноги, как тычины,

Парик на голове, а сам бесстрастный, чинный,

И за спиной коса свилась в мешке из меха,

Как глянут старики — покатятся со смеха.

Крестясь, твердил народ, что вот на белом свете

Венецианский чёрт в немецкой мчит карете! [39]

Каков Подчаший был, описывать не стану:

Похож на какаду, похож на обезьяну!

Всё с золотым руном он сравнивал, бывало,

Парик, но колтуном его толпа прозвала! [40]

Кому же не пришлось по вкусу подражанье,

И кто предпочитал родное одеянье,

Таился и молчал, — не то повесы сдуру

Могли бы закричать, что губит он культуру.

Так крепко этот вздор проник уже в натуру!

Подчаший заявил, что он цивилизатор,

Организует нас, как истый реформатор!

Что суть французского «великого» открытья

Есть равенство людей. Не стану говорить я

О нём, известно нам из Нового Завета,

С амвона ксёндз всегда провозглашал нам это,

Да только не было Завету примененья.

Однако модники тогда от ослепленья

Не верили вещам, известнейшим на свете, —

Не напечатанным французами в газете.

Подчаший-демократ явился к нам маркизом.

Меняют титулы в Париже по капризам:

Раз в моде был маркиз, он сделался маркизом!

Но мода держится не долгий век в Париже,

И демократом стал Подчаший, вот поди же!

Когда же Франция пошла с Наполеоном,

Подчаший величал себя уже бароном.

Но всё меняется! Когда бы жил он дольше,

То демократом бы явился снова в Польше.

Хоть мода и глупа, известно всем, однако, —

Что выдумал француз, то мило для поляка.

Что ж, молодёжь теперь успела измениться,

Не платьями её прельщает заграница,

Не ищет истины она в брошюрках низких,

Не совершенствует язык в кафе парижских [41].

Премудр Наполеон и не даёт народу

Заняться модою тщеславию в угоду.

Успехи воинов сердца нам окрылили,

И о поляках вновь везде заговорили [42];

А значит, Польше быть, как в золотые годы, —

Из лавров расцветёт и дерево свободы!

Жаль, время тянется в бездействии печальном,

И всё нам кажется несбыточным и дальним.

Так долго ждём гостей — и вести ни единой.

«Отец, — вполголоса спросил он бернардина, —

Ты из-за Немана весть получил недавно [43];

Какие новости из Польши нашей славной?»

«Да ровно никаких! — ксёндз молвил беззаботно,

Видать, что слушал он беседу неохотно, —

Что мне политика? Я не ищу в ней славы,