Пан Тадеуш - страница 9

Затейливая речь покрылась смехом вскоре,

Встаёт из-за стола достойный Подкоморий.

Он самый старший здесь и возрастом и чином,

Шагает, кланяясь и дамам и мужчинам.

Ксёндз и Судья за ним; супругу Подкоморья

Повёл хозяин сам с почтением во взоре.

Соседку — юноша, но был он не в ударе,

А с дочкой Войского Нотариус шёл в паре.

Тадеуш молодёжь вёл в ригу; злясь на что-то,

На что? И сам себе не отдавал отчёта.

Беседа за столом Тадеуша смущала,

Он вновь и вновь её перебирал сначала,

И слово «тётушка» жужжало прямо в ухо,

Как будто бы жужжит назойливая муха.

Хотел он Возного порасспросить о пани,

Но, не поймав его, остался при желаньи.

Гречеху он искал, но тот ушёл с гостями,

Заняться должен был домашними делами:

Ночлег готовили в дому для именитых,

Старик раздумывал, как лучше разместит их.

Устроить юношей Тадеуш был обязан,

На сеновале им ночлег Судьёй указан.

Настала тишина, в монастыре как будто,

За колоколом вслед — безмолвия минута.

Лишь окрик сторожа ночную мглу тревожит,

Да всё ещё Судья забыться сном не может;

Хозяин-хлебосол обдумывал забавы

В дому и на поле, в окрестностях дубравы.

Распоряжения давал он эконому,

Конюшим, егерям, принадлежавшим к дому.

Вот просмотрел счета, в них должно разобраться,

И Возному сказал, что хочет раздеваться.

Тут Возный развязал парчевый слуцкий пояс [67],

Витая бахрома на нём висела сдвоясь,

Золототканный шёлк, бесценный по работе,

Он чернью серебра покрыт на обороте.

На обе стороны тот пояс надевали:

На праздник — золотой и чёрный — в дни печали.

Один лишь Возный мог сложить его в порядке.

Он говорил Судье, разглаживая складки:

«Ведь в замке трапеза была ничем не хуже,

И в выигрыше пан останется к тому же!

С сегодняшнего дня владеть мы замком вправе,

Понеже есть статья, известная в уставе [58],

Которая теперь нас вводит во владенье,

Противной стороне отрезав отступленье!

Кто в замке принимал, тот подтвердил тем самым,

Что он хозяин в нём. Ответчикам упрямым

Придётся отступить. Свидетельство их будет

Во вред самим себе. Вам замок суд присудит!»

Уже уснул Судья, а Возный вышел в сени,

Уселся, положив тетрадку на колени,

Которую носил, как требник, неизменно

И дома и в пути читал обыкновенно.

Реестр судебных дел хранил бедняга свято [59]:

В нём были списки лиц, судившихся когда-то,

Которых Возный сам провозглашал бывало,

А об иных слыхал, таких имён немало,

Обычный список лиц для глаз непосвящённых,

А Возный в нём читал о годах отдалённых.

Все тяжбы старые: Огинского с Визгирдом,

Монахов с Рымшею, а Рымши с Высогирдом,

Потом Мицкевича с Малевским, а с Петковским

Юраги и ещё Гедройца с Рудултовским…

Да всех не перечесть, фамилий вереница,

А в довершение — Горешко и Соплица.

Дела минувших дней из списка выплывали,

Истцы, свидетели пред ним опять вставали.

Он видел сам себя в кунтуше яркоалом,

Жупан белёхонек, стоит пред трибуналом,

И саблею своей с достоинством бряцает

И по столу стучит: «Спокойно!» — восклицает.

Мелькают перед ним уставы трибунала…

Последний Возный спит, смежив глаза устало [60].

Так проводили жизнь в то памятное лето,

В повете на Литве, когда почти полсвета

Слезами изошло. Бог войн, вооружённый

Литыми пушками, полками окружённый,

Орлов серебряных запрягши в колесницу,

А с ними золотых[61], простёр до Альп десницу:

Маренго, Аустерлиц, Египет, пирамиды,

Он с гвардией прошёл, она видала виды!

Разя, как молния, он вёл войска к победам,

И слава бранная за ним стремилась следом,

Взносила имена: у берегов литовских

Отбилась, наконец, от грозных войск московских!