«Пане-лоцмане» и другие рассказы - страница 18
— Слышь, Иван Кириллыч! — окликнул его Тебеньков. — Слышь, какие мы молодцы? Мы первыми сошли с общего круга!
— У вас неверное представление об обществе! — строгим голосом ответил, замедляя бег и останавливаясь, Иван Кириллыч. И вдруг смягчился: — Совсем вы задремались, Гаврил Гаврилыч! А вас на подвахту вызывают… Гаври-и-л Гаври-лыч!..
Тещин голос в такие минуты был (традиционно) проникновенен, и Тебеньков, приподымаясь с дивана, мотнул тяжелою головой. Это надо же!
Чайник уже, было слышно, посвистывал на кухне, быстро двигались за окном низкие мурманские облака, и теща Раиса Ивановна, поджав губы и притом улыбаясь, терпеливо ждала с телефонною трубкой в подоле передника (руки у тещи были в мыльной пене).
— Хо! — сказал в трубку Тебеньков. — Слушаю.
— Гаврилыч, в темпе! Грека от девятнадцатого в море, трескоеда — в порт, потом атомоход на девиацию и на выход, подождешь нашего разбойника и утром можешь получать получку. Да! Между трескоедом и ледоколом заскочи в лекторскую группу, Евгения Николаевна тебя срочно требует. И не забудь — сегодня техучеба, а завтра — ДНД! — высыпал капитан портнадзора.
— Все знаю, — с досадою сказал Тебеньков, — дал бы хоть проснуться!
— Не понял.
— Как хоть второго-то зовут? Заладили — трескоед! А я кто, по-твоему?
— Ты? — удивились в портнадзоре. — Ты — депутат Балтики, Гаврилыч! Ну, проснулся? Лесовоз «Семжалес» второй.
— Вот и ладно, — округло ответил Тебеньков. — Далась тебе эта злосчастная треска!
Капитаном на старом паровом греке «Фаэтонос» оказался итальянец, экипаж составлен был из людей самого разного цвета кожи (в основном, правда, желтого), люковые крышки не поддавались ржавым лебедочным тросам, чтобы закрыться, и редкий снежок с редким дождичком смачивали только что загруженный в трюма апатит. Старпом «Фаэтоноса», толстый усач, высунувшись из окна, отдавал команды на ломаном английском, а его безусый, зато обильно курчавый мастер метался по мостику, развевая по воздуху бакенбарды, и восклицал в музыкальном режиме форте, то и дело указывая то вниз на экипаж, то на старпома:
— The crew — борделло! Chief-mate — кретино!! Два часа не могут закрыть люки! И где гарантия, что они закроются?! Как вы полагаете, пайлот, я могу идти с ними в море?!
Тебеньков дипломатично молчал, подпирая подволок, хотя понимал, что круг сегодняшних дел начинает убыстряться: лесовоз «Семжалес» уже лежал в дрейфе у входа в залив, и атомоход, слышно, уже повторил заявку на девиационные работы (был в этом и тот плюс, что отпадала нужда бежать в лекторскую группу), но если и дальше так пойдет, то он, Тебеньков, вряд ли будет завтра дежурить в добровольной дружине (а это — хо! — трое дополнительных суток отпуска).
— А что, мастер, — сказал, наконец, Тебеньков, чтобы хоть как-то заполнить время да заодно и охладить капитана, — экипаж у вас — малайцы?
— Chinese! Chinese! Chinese! — с неугасающей патетикой ответил тот.
— Китайцы? А какие китайцы — континентальные или островные?
Капитан «Фаэтоноса» споткнулся на бегу:
— Что? Не понимаю!
— Ну, с Тайваня или красные?
— О поркка мадонна! Неужели вы не видите, пайлот, что они все желтые?!! — на немыслимом уже этаже фортиссимо ответил почтенный капитан.
«Хо, — подумал Тебеньков, — на таком форсаже кэп долго не протянет, несмотря на весь его итальянский темперамент…»
И тут — под восторженные клики — люковые крышки с грохотом повалились на свои места, усатый старпом, приотворив дверь во внутренние помещения, хлопнул в ладоши, на мостик тотчас явился смуглый стюард в суконной албанской шапочке, с пучком чашек и традиционным кофейником в руках, а вслед за ним появился на мостике запыхавшийся бойкоглазый и румянощекий исполняющий обязанности старшего лоцмана Славка Подосиновиков и заявил:
— Прости, Гаврилыч, тебя «Комета» ждет, на выход. Там трескоед криком, кричит!.. И атомоход потом неопытному не доверишь. А я уж, так и быть, на лоцботе поторчу, к вечеру «Леди Зэт» должна появиться. Не обижайся, Гаврилыч, да?
«Не Подосиновиков ты, Слава, а Подосвиновиков! С твоею прытью в трех местах зарплату получать. Зачем же меня на подвахту выдергивать было?» — заметил сам себе Тебеньков, однако вслух сказал достаточно мудро: