Паноптикус - страница 23

— Убью суку, — только и смогла она выдавить из себя: тяжело и смачно.

Сколько праведного огня, сколько гнева и откуда вдруг? Людцов не верил своим глазам. Ирина Скрински преобразилась в мгновение ока, из бедняжки вылупилась жестоковыйная дева, валькирия — ничего общего с недавней жертвой голодомора. Она стала незыблемой и бескомпромиссной, готовой давать отпор, отсекать любые поползновения. Она снова стала собой, опять превратилась в капитана «Экзиса», стала капитаном на новом витке своей личности и в этом обличии была неподражаемой и гиперсексуальной. Владислав не заметил, как у него снова встал. На эту разъярённую бабёнку, вакханку с плоской грудью у него снова торчал как у молодого, и он не в силах более сдерживаться, с горловым рокотом набросился на женщину.

Он алчно припал к губам Ирины и начал елозить у неё во рту своим осклизлым языком. Кибернетик нетерпеливо срывал с узницы больничный халатик. Людцов снова её хотел, он возжелал её как прежде, жадно налегая на подростковую худобу и шаря рукою в гнилой промежности. Он лапал и мял женщину, словно поднявшееся на дрожжах, белое тесто. Странно, но Ирина не сопротивлялась, она полностью отдалась в руки своего насильника, покорилась без боя, как будто только этого и ждала. Людцов лютовал, он даже почувствовал (или это ему показалось) как в полости его рта осторожно содрогнулась личинка чужого языка, отвечая на навязчивые лобзания кибернетика. К тому же женщина определённо потекла, развела между ног знойную слякоть; её пизда оказалась мокрой, словно Ирина только что обоссалась. Людцов молча опрокинул её на железный стол для трупов, положил на обе лопатки.

Кибернетик забрёл в помещение библиотеки. Здесь царил полнейший бедлам: книги, книги, книги. Они валялись повсюду, стеллажи для их хранения рухнули во время аварийной посадки звездолёта, образовав непроходимые геологические завалы. Зайдя в библиотеку ты буквально по колена погрязал в разного рода литературе, в отдельных местах она поднималась тебе выше пояса. Людцов не любил сюда заходить, вид книжных буераков ему претил. Можно было нагнутся и запустив руку в шелестящую кучу, словно рыбу из воды, вытащить на свет божий какую-то богом забытую книженцию. Сколько раз Владислав говорил себе навести в библиотеке порядок, но всякий раз дальше слов дело не шло. Оно и понятно: всегда мешало что-то более неотложное и насущное, ради чего можно было закрыть глаза на бумажный хаос — руки просто не доходили. На исходе второго года библиотека так и оставалась в своём первоначальном бедственном положении. Можно было только представить нисхождение каких книжных лавин вызвала аварийная посадка корабля. Пожалуй, это можно было сравнить только с резким смещением литосферных плит.

Теперь, зайдя в помещение библиотеки, Людцов поморщился. Сразу за раздвинутыми створками входного проёма начинались пахнущие плесенью завалы. Кибернетик зашёл, загребая ногами книги. Он входил в библиотеку, словно погружаясь в очень тяжёлую, неподатливую воду. Здесь разлилось глубокое грубое море книг и не вызывало сомнений, что в нём можно было искупаться, окунувшись целиком, совсем как в далёком детстве. На первый взгляд ничего не мешало прямо при входе нырнуть в скопище печатного слова, с головой уйти под воду и вынырнуть где-то на другом конце этой дикой бумажной массы, в потаённейшем уголке библиотеки, куда никто из смертных ещё не доплывал, пронырнув всю литературу Земли насквозь. А что там, на другом конце литературы, в её потаённом закутке? С какими странными рыбинами книг можно было встретиться там с глазу на глаз? Какие диковинные экземпляры хранит в себе Марианская глубина библиотеки?

Людцов медленно присел на корточки и сунул руку в чёрствую воду фолиантов. Рука по локоть пропала в грубой глубине книжного массива. Кибернетик что-то там копался, словно пытаясь ухватить за хвост заветный экземпляр. Через секунду он извлёк наружу заключённую в твёрдую обложку книженцию — «Герой нашего времени». Тяжёленький синий томик трепыхался в руке Людцова — так себе рыбёшка. Классическая русская проза, благородненькие нравы, благоухание девятнадцатого века — это не совсем то на что рассчитывал кибернетик: где он, а где девятнадцатый век. Его игра в маркиза де Людцова покоилась на совсем иных ассоциациях. Никакого благородства лишь кривляние, аристократизм как способ заявить о своём втором дне, дворянская честь в данном случае выглядела неуместно, она болталась между ног, как пенис импотента. Для кибернетика суть аристократизма носила совсем другой характер, впрочем, вполне может быть и печоринский, если хорошенько подумать. Знатность — это прежде всего серная кислота издевательства над всем на свете, это возможность иронически сигануть в бездну, лёгкие ненавязчивые поиски себя в глубинах падения. Ну при чём здесь достоинство и честь, скажите мне, пожалуйста. Людцов дегустировал свой грех в разных комбинациях и с понятием аристократизма он воспринимался особливо сладко, с едва уловимой, пикантной горчинкой. Все эти графини и маркизы были лишь уловкой, чтобы поглубже и послаще пасть. Он взял его на вооружение чтобы более явственно вкусить смрад собственной низости. Эх, Михаил Юрьевич, Михаил Юрьевич, если бы вы только знали уровень нашего плинтуса, в каких тошнотных отбросах мы ползаем — Печорин отдыхает.