— А как же я, папа?
— Ты мужчина. Мужчина, как и я. Я рассчитывал, что ты поймешь.
— Я не понимаю. Никогда не понимал.
Отец тяжко вздохнул — долгим собачьим вздохом.
— Мне жаль.
— Ты превращаешь себя в собаку, чтобы кто-то любил тебя?
— Нет, я превращаю себя в собаку, чтобы я сам мог кого-то любить. Я хочу быть свободным от своего человеческого разума, свободным от решений.
— Как ты сможешь кого-то любить, если ты уже будешь не ты?
— И все-таки это буду я. Но я смогу быть собой вместо того, чтобы все время думать о том, как быть самим собой.
— Папа…
В палату вошла медсестра.
— Сожалею, мистер Кармилк, но я вынуждена попросить вас
выйти.
— Папа, ты не можешь просто так меня покинуть!
— Ясон, — проговорил отец. — В договоре есть пункт, который позволяет мне точно указать члена семьи в качестве моего основного попечителя.
— Не думаю, что я смог бы…
— Пожалуйста, Ясон. Сын. Это так много значило бы для меня. Позволь мне жить в твоем доме.
Ясон отвернулся.
— И видеть тебя каждый день, зная, кем ты был?
— Я спал бы у твоих ног, пока ты смотришь фильмы. Я бы так радовался, когда ты приходишь домой. Скажи только слово, и я наложу голосовую спектрограмму на контракт прямо сейчас.
У Ясона так перехватило горло, что он не смог ответить. Но он кивнул.
Операция продолжалась восемнадцать часов. Восстановительный период занял несколько недель. Когда сняли бинты, морда была длинной и лохматой, а нос — влажным. Но голова по-прежнему осталась очень круглой, а глаза — все такими же синими.
Два бездонных колодца искренней собачьей любви.