Парижское таро - страница 27
Ксавье удивленно взглянул на меня:
– Шарлотта, что за язвительный ум, наверняка влияние Михала.
– Это не мое влияние, – скромно запротестовал Михал, – а отсутствие твоего с тех пор, как ты увлекся столярными работами.
– Вот самое простое объяснение, – Томас отодвинул свою чашку, и Михал принялся крошить в нее сыр, – согласно буддизму, все всё выдумали, а согласно христианству – все всем прощают. Ясно?
– Что выдумали?
– Всё: Михала, тебя, меня, сыр, столик. Всё есть иллюзия, майя.
– Не верь. – Михалу, похоже, не терпелось поделиться своей версией буддизма. – Майя вовсе не иллюзия. Однажды я бился головой о стену – и ничего, даже следа не осталось, а когда бился разумом о майю, башка разлетелась вдребезги.
Томас снова смотрел вниз, Ксавье затянулся сигаретой.
– Вы правы, барокко могли выдумать только испанцы. Посмотрите на ту парочку в углу, под часами.
Толстая блондинка и красавец южного типа разговаривали по-испански, потягивая попеременно пиво и молоко. Перед ними на столике валялись ломаные сигареты, сигары, перевернутые чашки.
– Я бы не назвал эту смесь пива с молоком или манеру запивать чай кофе отвратительной. Я наблюдаю за ними с того момента, когда они пришли. Случайно перевернули чайник, вываляли в луже сигареты, макали шоколад в пиво – и все это с удивительно барочным обаянием.
Мы вернулись домой. Томас проверил счетчик, перевел киловатты во франки:
– Мадам и месье! За неделю мы сэкономили достаточно, чтобы сегодня позволить себе включить отопление на всю ночь.
Михал на своей подстилке ждал, пока в комнате станет тепло.
– Ксавье, хочешь, я тебе попозирую для какой-нибудь фигуры таро? – Он высунул ногу из-под пледа.
– Я лучше почитаю. – Ксавье уселся к батарее.
– Для какой карты ты хочешь позировать? – спросила я Михала.
– Все равно, могу даже изобразить Императрицу или Папессу в платке. Ради Бога, мне только теплее будет… Можно Мир и Звезду, лишь бы не уродцев с Колеса фортуны или этих, нашинкованных, с карты Смерти.
– А знаешь, Ксавье, это очень оригинальная идея – карты таро с изображением одного и того же человека.
– Шарлотта, это было бы не марсельское, а маниакально-возвеличивающее таро: Михал-ангел, Михал-дьявол, Михал одетый, Михал голый, Михал-мужчина, женщина, нечто среднее. Судя по тому, что ты рассказывала, имеет смысл рисовать только марсельское таро, во всех прочих детали варьируются, а архетип стирается.
– Для медитации измененное таро не годится, но гадать на нем можно.
Ксавье отложил книгу:
– Я не собираюсь открывать лавочку с веерами, гадальными картами и эликсирами молодости. Скульптура, рисунок должны быть истинными, то есть архетипическими.
– Это все на искусствоведческом изучают – про истину и архетипы? – Томас оторвался от листочка, на который выписывал слова.
– Нет, не изучают, художник с этим рождается.
– Дальше можешь не расспрашивать, – предупредил Михал. – Я уж однажды пытался. Художник рождается с архетипом художника, на этом у Ксавье рациональные аргументы заканчиваются. Остальное он может нарисовать, вылепить, станцевать.
– Ага. – Томас вернулся к своей работе.
– Это «остальное» – вовсе не шутки. – Ксавье ногтем соскабливал воск с дощатого пола. – Передать архетип, не нарушив его собой, собственным неумением.
– Не понимаю, ты хочешь нарисовать новый вариант марсельского таро, ничего в нем не изменив? Не получится, это невозможно, – убеждала я Ксавье.
– С точки зрения рациональной невозможно, я понимаю. Нужно довериться инстинкту, должен быть какой-то способ.
– Шарлотта, как сторонний свидетель советую тебе благословить мужа в дальний путь, – сочувственно посоветовал Михал. – Он ступил на счастливую стезю иррациональности. Многие возвращаются оттуда Наполеонами, Леонардо да Винчи или самостоятельными гениями.
– Звучит, как цитата из Достоевского, – заметил Ксавье, продолжая чистить доску.
– Жизнь вообще похожа на цитату из Достоевского. – Михал выпутался из кокона пледов. – Кофе, чай? – Он соскочил с подиума на теплый пол.
– Для обеда меню в самый раз, – буркнул Томас.
– Обед будет только завтра на завтрак, холодильник пустой, – донеслось из кухни.