Пароль — «Брусника» - страница 24
Франя так ясно все это представила, что холодный пот выступил у нее на лбу.
«А если на ее месте окажусь я? Выдержу ли? Смогу ли промолчать? — размышляла она. — Но ведь то, что мне поручили, — это ведь очень, очень важно, от этого зависит многое. Я должна это сделать», — твердо решила она и стала раздеваться.
«Какая необыкновенная женщина Мария — она рискует каждую секунду куда больше, чем я, и, наверное, никогда ничего не боится. Попробую и я как следует взять себя в руки». С этой мыслью она и заснула. Через несколько дней Франя узнала, что Соколову увезли в Узду, а потом в минскую тюрьму. Товарищи пытались устроить ей побег, но он не удался, и в конце января 1942 года Тоню расстреляли.
А в этот вечер Мария сидела в маленькой комнатке у Бромберга и слушала его взволнованный рассказ.
Рафаэль по заданию Черной поручил своей группе собирать оружие и медикаменты, чтобы в дальнейшем все это переправить партизанам. Сам он тоже принял участие в выполнении задания. Ему повезло: он достал автомат. С большими трудностями Рафа принес оружие к себе домой, чтобы потом, когда стемнеет, спрятать его у Николая Дрозда в тайник на чердаке. Вся семья села за скромный ужин, как вдруг раздался громкий стук в дверь.
Проверка документов!
Хотя эти слова уже стали привычными для слуха, но каждый раз они, как хлыстом, ударяли по нервам.
Проверка документов!
Сейчас, когда в доме оружие, эта проверка документов может стоить жизни всей семье.
Мгновенье все сидели оцепенев. Первой сообразила, что надо делать, мать Гали Липской, Ольга Алексеевна. Она схватила автомат и сунула его в постель, где мирно спала Светлана, подоткнула тщательно одеяло и открыла дверь.
На сей раз проверка прошла благополучно: документы у всех были в порядке. Правда, немец, взяв паспорт Рафаэля, молча поджал губы, прочитав национальность — цыган, но еще больше его удивило то, что русская замужем за цыганом.
— Какая неразборчивость, — брезгливо процедил он сквозь зубы.
Галя только подобострастно улыбнулась. Немец взял ее за подбородок, оценивающе осмотрел с ног до головы. Трудно сказать, сколько усилий стоило Рафе, чтобы сдержаться и не дать по рукам наглецу, но он помнил об автомате в кровати спящей девочки и не сделал ни одного движения. Проверка закончилась, и немцы ушли. Только тогда Галя дала себе волю и, зарыдав, упала на диван. Ночью автомат был спрятан в надежное место, а Рафаэль дал себе слово больше никогда не подвергать без крайней необходимости такому риску свою семью.
— До сих пор не могу прийти в себя, — сказала Ольга Алексеевна Липская. — Как подумаю, что могло быть, если бы нашли автомат. Светланку тоже бы убили, — тихо закончила женщина, — а она ведь совсем маленькая…
Мария слушала их рассказ, переживала все происшедшее, а сама думала о своей дочке Тамаре. Худенькая, плохо одетая двенадцатилетняя девочка по своей комплекции вполне могла сойти за девятилетнюю, и это помогало ей в тех случаях, когда ей поручали задания. Своими руками зашивала Мария листовки в рваное пальтишко Тамары. Каждый стежок вызывал в душе матери такую боль, как будто бы она шила не по материи, а по своему живому телу…
Не один раз посылала она девочку, чтобы передать нужному человеку донесение или листовки, отправляла ее на явочные квартиры, чтобы предупредить кого-либо или сообщить что-то срочное. И каждый раз, пока Тома не возвращалась домой, время это было для Марии хуже жесточайшей пытки. Сколько было передумано, сколько пережито страха и волнений за эти горькие минуты, наверное, трудно вместить в годы. Часто Мария говорила себе, что это последний раз, но наступал следующий раз, когда это было НАДО, и никто другой, кроме этого бесконечно дорогого для Марии человека, не мог сделать необходимое дело.
И снова шла в любую погоду девочка в стареньком пальтишке, шла, несмотря на усталость и на то, что каждый ее неверный шаг мог привести к смерти, и Мария прекрасно знала об этом, и знала она еще то, что, если понадобится, то она снова пошлет свою дочь, потому что иначе сейчас она не сможет поступать…
«Пусть думают, что я жестокая мать, — горько размышляла Мария, — но как я могу требовать жертв от других, если сама не буду безжалостна к себе. Нельзя иначе… А может быть, можно? Нет, нельзя!» Мария тряхнула головой, как бы отгоняя от себя мучительные мысли, возвращаясь к разговору об автомате.