Пароль — «Брусника» - страница 37

Темный платок прикрыл лату на кофточке, и теперь она не бросалась в глаза. Почувствовав, что вновь приближается опасность, сын потянулся к матери и мертвой хваткой уцепился ручонками за ее шею. Жалобный стон, именно не крик, а стон вырвался из груди ребенка, когда Михаил потянул его к себе.

— Не трогай его, — прошептала Ева. — Бежим.

А бежать-то как раз было нельзя. Это сразу привлекло бы внимание охраны. Спокойным шагом Коваленко дошли до угла и вошли в первые же развалины. Здесь было сыро, омерзительно пахло плесенью, но можно было хоть вздохнуть спокойнее.

— Боренька, это папа, ты не бойся! — ласково уговаривала сына Ева. — Он тебе ничего не сделает. Это папа.

С трудом ей удалось уговорить мальчика, чтобы он перешел на руки к Михаилу. Ева сорвала ненавистную метку-лату с кофточки, а платок закрыл голову и часть лица женщины. Михаил вышел первым, огляделся, все было спокойно. Выбирая короткую дорогу, они вышли из руин и пришли на Заславскую.

А в это время Гордеев продолжал вести обстоятельный разговор с охранником. Так как тот не знал ни русского, ни белорусского языков, а Петр знал всего несколько слов по-немецки, то объясняться было трудно. Одно было ясно охраннику: этот наглец хочет остаться подольше у проволоки и что-то еще передать находящимся там людям. Гитлеровец, угрожая прикладом, стал гнать его от проволоки, но упрямец не уходил. Более того, подошло еще несколько человек, которые тоже стремились пробраться к запретной зоне. К охраннику на помощь пришел второй часовой, настроенный довольно благодушно, и они стали отгонять Гордеева подальше от изгороди. Пока это даже походило на какую-то своеобразную игру: взрослые люди перебегают с места на место и становятся друг против друга по разные стороны заграждения.

Гордеев уже почувствовал, что охранники начинают злиться и скоро перейдут к решительным действиям — откроют стрельбу. Он понимал это, но знал, что не уйдет, пока Коваленко и Бромберг не выполнят намеченного плана. Но вот Петр увидел, что Михаила уже нет на месте.

«Значит, здесь все в порядке, — подумал он. — А как, интересно, у Рафы?» Он повернул голову и увидел, что Бромберг уходит, бережно поддерживая под руку старую женщину.

«И здесь порядок, — удовлетворенно подвел итоги Петр, — еще немного, и я тоже уйду».

Бромберг вел едва передвигающую ноги мать Евы. Наконец они добрались до развалин (они уходили в другую сторону, — не в ту, что Михаил с семьей), и их уже нельзя было заметить с территории гетто.

— Сядьте, отдохните, — предложил Рафа задыхающейся от волнения и усталости старой женщине.

— А нас здесь не найдут? — робко спросила она.

— Нет, — уверенно ответил Рафа. — Отдыхайте спокойно.

Через некоторое время женщина пришла в себя, тоже сняла лату, и они пошли на Заславскую, где их уже заждались… Теперь на Заславской ждали Гордеева.

— Неужели с ним что-то случилось? — казнила себя Ева. — Ну почему он не идет?..

Наконец появился и Петр.

— Все в порядке, — заявил он, — вы вовремя ушли, там никто ничего не заметил. Фрицы, правда, стрелять начали, но это уже наша работа…

Ева, плача, целовала Гордеева.

— Ты, Михаил, лучше смотри за женой, а то она, видишь, на чужих мужиков бросается, — грубовато отшутился Петр. — Ну ладно, ладно. Я пошел.

Он бережно освободился из рук плачущей женщины и ушел.

Вся семья Коваленко ночевала на Заславской. Галя Липская уложила мальчика спать, и он наконец заснул, всхлипывая и крича во сне. Сказалось напряжение этих дней, непосильное для взрослого человека, а не то что для ребенка. Остальные так и не сомкнули глаз до утра, просто сидели молча, только изредка перебрасываясь словами, мысленно вновь переживая все происшедшее.

Утром на Заславскую пришла Мария, зашла как случайная знакомая — кто она, незачем было знать родным Коваленко. Рафа рассказал ей, как прошел побег, и получил от нее дальнейшее распоряжение, что делать и как вывести из города семью Михаила. Вскоре Коваленко были переправлены в безопасное место.

Немало людей таким путем покинули гетто, и им помогали в этом подпольщики из группы Черной. Но в гетто оставалось еще много людей, с которыми немцы день ото дня обращались все хуже и хуже. Незадолго до Октябрьских праздников жителям гетто стало известно, что фашисты хотят сократить территорию гетто по улицам — Немига, Островского, Республиканская. На этих улицах в каменных домах разместилось больше четверти еврейского населения. Никто толком не знал, в чем выразится это сокращение, но на всякий случай людей с этих улиц пытались переселить в дома вне этой черты. Это было очень трудно, так как все жили в ужасающей тесноте.