Партизаны не сдаются! Жизнь и смерть за линией фронта - страница 12

И еще многое другое изливал передо мной наш командир звена. А у меня стоял в голове один вопрос, и когда он закончил, я спросил:

— А куда же теперь нас пошлют?

— Я пока этого не знаю. Вам, наверно, сегодня об этом объявят.

— Ну, что же, товарищ младший лейтенант, жаль, что нам с вами приходится расставаться. Очень мы к вам привыкли и полюбили вас. Но ничего не поделаешь, война.

Ошеломленный таким неожиданным сообщением, я пошел собираться в дорогу, пока еще не известную мне. Гречушкину я ничего не сказал, так как думал, что его, как члена партии и более старшего по возрасту, еще, возможно, оставят в полку.

Я давно замечал за Абрамовым его непонятное для нас поведение в звене. По каким-то причинам он часто забегал в землянку, где жили командиры части. Уже тогда, еще в начале зимы, я думал о причине его частых посещений старших командиров. Абрамов по своей натуре был страшным подхалимом, заискивающим в полку перед всеми, кто был выше его по званию и положению. Он все время старался быть на виду у командира эскадрильи, у политрука и других наших командиров. Он, видимо, очень боялся, что его, как имеющего низкое образование и беспартийного, могут отправить на фронт, как не нужного в нашем полку. Поэтому, видимо, он задался целью очернить нас с Гречушкиным перед командиром и политруком полка. Это нами было точно установлено. Однажды в личном разговоре нас троих мы с Гречушкиным выразили свои сомнения, почему нас до сего времени не посылают на фронт, когда под Москвой глубокой осенью сложилось такое тяжелое военное положение. Эти сомнения мы тогда высказали только Абрамову. И уже на другой день командир звена Соколов стал нас расспрашивать об этих сомнениях. Мы уже тогда поняли, что это передал ему Абрамов и что он за «птица». Как потом выяснилось из разговоров с нашими товарищами, он давал сведения не только о нас с Гречушкиным, а и о многих других младших специалистах. Абрамов был осведомителем среди нас. Ему верили политрук и другие командиры, а он делал свое черное дело очень умело. По странным причинам были иногда случаи отказов пулеметов, установленных на истребителях в бою. Это было подозрительным для нас с Гречушкиным, так как пулеметы мы готовили очень тщательно. По некоторым признакам мы стали подозревать, что кто-то подкладывает в ленты помятые патроны. Вот теперь у нас возникло сомнение и догадка, не было ли это дело рук Абрамова, но доказать это было невозможно.

Часа в два дня нас всех построили и зачитали приказ об увольнении из полка шестнадцати младших специалистов. Мы с Гречушкиным оказались в числе уволенных. Нам выдали сухой паек на одни сутки и приказали отправляться в распоряжение запасного пехотного полка, который находился в том же городе, где был этот аэродром.

— Ну, пехота, пошли! — крикнул кто-то из наших товарищей.

И мы понуро побрели от аэродрома. Обернувшись, я увидел, как нам вслед махали руками наши летчики. Я остановил всех товарищей по несчастью, если так можно назвать нас, и мы все, как один, поклонились нашим самолетам и летчикам, которые стояли на аэродроме и махали нам руками на прощание. В это время мы думали, что нам уже нет больше дороги в авиацию, но некоторые из нас ошиблись.

Среди нас были три товарища родом из Западной Белоруссии. Один из них, сержант Волович, нарушил наше тягостное молчание и спросил:

— Слушайте, Ильин, а почему вас с Гречушкиным уволили из полка? Чего-чего, а этого мы просто не ожидали. Вы оба были такими активными и хорошими специалистами в полку. Тем более Гречушкин член партии, а вы, Ильин, имеете техническое образование и были одним из комсомольских активистов в полку, просто удивительно.

— А ты что, не знаешь? Там у них в звене такая сволочь была, этот, как его, Абрамов. Он же о всех нас всякие гадости доносил политруку. Мне об этом сказал один из наших летчиков, — ответил за нас Белоусов, мастер по вооружению из соседнего звена.

— У, гад! — сорвалось с языка Гречушкина. — А мы с ним делились всеми мыслями и сомнениями, как с лучшим другом.

Покопавшись в кармане своей гимнастерки, Гречушкин достал небольшую фотографию Абрамова, потом ручкой написал на ней жирно «гадина» и повесил ее на ближайшем телеграфном столбе.