Парус и буря - страница 5

— Ты в кофейню? Она вон там!

— А ты чего сидишь здесь один?

— Молюсь, — недружелюбно отвечал он, всем видом своим показывая, что не намерен продолжать разговор.

Конечно, это было не очень-то любезно, да, пожалуй, и опрометчиво, со стороны хозяина кофейни. Ведь посетители могли обидеться на такое обращение и больше не приходить в его заведение. Но Таруси это мало беспокоило. Ублажать гостей — это не для него.

Однажды Абу Мухаммед по-дружески пытался дать ему совет: быть более обходительным с посетителями. Таруси и слушать не стал:

— Занимайся своим делом и не суй носа куда не просят!

Позже остыл и извинился перед Абу Мухаммедом.

— Ты не обижайся на меня, дружище, — сказал он тихо, с какой-то необъяснимой грустью. — Не могу я, как другие торговцы, угождать всем подряд. Не для этого я создан. У меня, видно, другое призвание.

Таруси говорил правду. Да, быть хозяином кофейни — это в самом деле не его призвание. Но разве он один такой? Сколько несчастных вынуждены заниматься не своим делом! Моряк становится официантом, а официант — моряком, ткач — кузнецом, а кузнец — ткачом. Ох, нелегко им всем живется, нелегко… Но живут — как с нелюбимой и давно опостылевшей женой. От такой жизни впору руки на себя наложить, бежать куда глаза глядят. И все же каждый по каким-то ему одному понятным соображениям мирится с такой жизнью и тянет свою лямку до конца.

Человек говорит: «Все брошу, убегу завтра же!» Но приходит завтра, и он ничего не бросает. Никуда не убегает. Хоть на ногах у него и кандалов вроде нет и к стене он цепями не прикован. Не бежит — не пробил еще его час. Час, которого он ждет и которого, может быть, никогда не дождется. И все же он терпеливо ждет и верит, что он настанет.

Верил и Таруси. И не только верил — упорным, хоть и нелюбимым трудом старался ускорить его приход. В своей вере он был искренен, а в труде — настойчив. Конечно, не по душе была ему такая жизнь. Но он мирился с нею, ибо жил рядом с морем, на этих скалах, которые он сам себе облюбовал, бросив здесь якорь.

Хотя Таруси и считал, что удачно пришвартовался к этим скалам, но где-то в тайниках души он, как всякий человек, делающий вынужденную остановку на полдороге, ощущал беспокойство. Да, были у него и вера и силы. Но двигаться дальше вперед он не мог, а назад путь тоже отрезан. Ничего не оставалось, как только ждать. И он ждал.

Когда он сидел, прислонившись спиной к скале, или механически, через силу, занимался хозяйством в кофейне, он все думал и думал. И думы эти были невеселые. В нем кипела ярость против чуждого для него мира. Ему хотелось разорвать на части всех, кто делает и без того невыносимую жизнь еще более мрачной и трудной. Но как он может это изменить? Что он может предпринять, не двигаясь вперед, остановившись на полпути? Эта мысль не давала ему покоя. Она таила в себе вызов. Напоминала о существующей несправедливости и подлости. Возбуждала и еще больше взвинчивала натянутые до предела нервы…

До его слуха донесся неясный шум. Раздался звон разбитого стекла. Это в кофейне… Послышались крики. Вперемежку с отборной бранью прозвучало и его имя. По берегу бежали люди. Размахивая руками, они кричали:

— Таруси! В кофейне — драка!

Стряхнув с себя оцепенение, он стремглав бросился в кофейню. Все здесь было перевернуто вверх дном. Стулья разбросаны, столы опрокинуты, на полу — осколки стекол. В одном углу несколько моряков держали Салиха Барру. Тот вырывался, осыпая их бранью, и хрипло кричал:

— Пустите! Пустите! Я из него котлету сделаю!..

В другом углу моряки окружили Абу Мухаммеда.

Одна его щека багровела — наверное, от пощечины Салиха. Из глаз вот-вот готовы были брызнуть слезы.

— Что здесь произошло? Тебя ударили? — спросил у него Таруси.

Моряки все разом зашумели, загалдели, замахали руками. Абу Мухаммед тоже что-то бормотал, оправдывался. А Салих все еще вырывался из рук моряков и орал:

— Пустите, пустите меня!..

Таруси поднял руки вверх. Моряки расступились. Гнев, давно уже копившийся у него внутри, властно охватывал его. Он чувствовал, что не может больше владеть собой. Чаша терпения переполнилась. Злоба душила его, и он должен был дать ей волю. Только тогда он будет удовлетворен. Пусть же произойдет то, что рано или поздно должно было произойти. Именно в такие минуты в человеке, он знал это по себе, крепнет решение дать отпор любому, кто посягает на его честь. Даже если придется поплатиться жизнью.