Парусник № 25 и другие рассказы - страница 32
Мартинон устроился на стуле у противоположной входу стены и скрестил ноги с выражением терпеливой скуки на лице: «Насколько я понимаю, меня все считают последней скотиной».
«Не стану говорить за всех, – откликнулся Эйкен. – Что же касается меня…»
Мартинон беззаботно отмахнулся рукой, державшей дымящую сигарету: «Не трудись объясняться. Ты не понимаешь, чтó я тут пытаюсь сделать – в этом вся проблема».
«Ты пытаешься сделать деньги».
Мартинон медленно кивнул: «Деньги – это само собой. Но, кроме того, новый способ снимать кино. Кто-то должен положить этому начало. Появилась возможность развития целой индустрии – новой киноиндустрии!»
Мартинон замолчал.
Эйкен похлопал девушку по руке: «Ты боишься?»
«Конечно, боюсь. Что со мной сделают?»
«Ничего особенного».
«Вы думаете, я сошла с ума? И поэтому ничего не вижу?»
«Нет. Но у тебя в уме может скрываться нечто, не желающее, чтобы ты видела».
«Но я хочу видеть! А если я хочу видеть, почему я не могу? Это непонятно, это бессмысленно!»
«Теории приходят и уходят, проблемы остаются», – усталым голосом отозвался Мартинон.
Помолчав, Кэрол сказала: «Я боюсь „Оптикона“. Я боюсь думать».
Эйкен взглянул на Мартинона – тот равнодушно встретился с ним глазами: «Вполне могу себе представить, почему ты боишься думать».
«Тебе не хватает научного подхода к вещам», – заметил Мартинон.
«Тебе тоже кое-чего не хватает», – отрезал Эйкен.
Кребиус вернулся с наполненным шприцем.
«Что это?» – спросил Эйкен.
«Скополамин».
«Препарат истины», – усмехнулся Мартинон.
Кребиус проигнорировал его и протер предплечье Кэрол ваткой, пропитанной спиртом: «Всего лишь маленький укол, Кэрол. И скоро ты сможешь расслабиться».
Полчаса прошло в мертвой тишине. Кэрол лежала в кресле, откинув голову назад, у нее на шее пульсировала тонкая жилка.
Кребиус наклонился над ней: «Как ты себя чувствуешь, Кэрол?»
«Хорошо», – глухо, без всякого выражения пробормотала она.
«Ладно, теперь пора приготовиться», – деловито сказал Кребиус. Он сложил руки девушки у нее на коленях, осторожно закрепил ее голову между двумя прокладками из губчатой резины, подкатил «Оптикон» поближе и отрегулировал его так, чтобы окуляры прижимались к ее глазам: «Вот таким образом! Тебе удобно?»
«Все в порядке».
«Ты что-нибудь видишь?»
«Нет».
«Но ты хочешь видеть?»
Наступила пауза – как если бы Кэрол выбирала один из нескольких возможных ответов: «Да. Я хочу видеть».
«Существует ли какая-нибудь причина, по которой ты не хочешь видеть?»
Еще одна пауза, более продолжительная. «Кажется, есть лицо, которое я не хочу видеть».
«Чье лицо?»
«Не знаю, как его зовут».
«А теперь, Кэрол, – продолжал доктор Кребиус, – вернемся на несколько лет в прошлое. Где ты находишься?»
«Я жила с мамой в Беверли-Хиллз. Ходила в начальную школу».
«И ты могла видеть?»
«О да!»
Кребиус нажал на кнопку; «Оптикон» тихо зажужжал и стал пощелкивать. Эйкен узнал звук пленки, скользящей мимо затвора. Кребиус протянул руку к стене и выключил потолочные лампы. Рядом с Мартиноном тлел рубиновый огонек ночника. Лаборатория погрузилась в почти непроглядный мрак.
Кребиус ласково спросил: «Ты помнишь, как вы поехали в горы, на дачу у озера Холли?»
Кэрол колебалась: «Да. Помню». Судя по всему, ее мышцы постепенно напрягались. Даже в темноте Эйкен заметил, как ее пальцы сжались на ручках кресла.
«Не бойся, Кэрол! – увещевал ее Кребиус. – Тебе никто не причинит вреда. Расскажи нам: что там случилось?»
«Но я почти ничего не помню».
«Что там случилось, Кэрол?»
Напряжение девушки нарастало – это чувствовали все, кто был в лаборатории. Голос Кребиуса стал резче; Мартинон перестал усмехаться.
Кэрол тихо проговорила: «Мама была в отчаянии. Ее последний фильм провалился. Студии больше не предлагали ей никаких ролей… Она много пила».
«Что случилось той ночью, когда началась гроза?»
Кэрол молчала секунд пять. Заскрипел стул – Мартинон наклонился вперед.
Кэрол говорила хрипловатым полушепотом: «К маме пришел приятель. Ее любовник. Я никогда не знала, как его зовут. Они были в кухне, смешивали коктейли и смеялись… К даче подъехал мой отец… Я любила отца. Хотела, чтобы он остался со мной, но суд отдал меня матери… Снаружи гремел гром. Ветер выл – сначала громко – но потом все затихло. Наползли тучи – низкие, темные, тяжелые. Они как будто давили сверху».