Пастор - страница 3
— Это потому, что я мужчина? Тебе было бы удобней поговорить сначала с монахиней, а потом уже идти ко мне?
— Нет, это не из-за того, что вы мужчина, — я слышу улыбку в ее голосе. — Это потому что вы пастор.
И тут я решил угадать.
— Это всё из-за плотской природы?
— Плотской, — смеётся она, и её смех звучит словно мелодия. Внезапно я понимаю, что мне стало интересно посмотреть на внешность этой прихожанки: была ли её кожа бледной или, наоборот, загорелой, толстая она или худенькая, пухлые ли у неё губы.
Нет. Я должен сосредоточиться. Но почему её голос вдруг заставил меня почувствовать себя мужчиной, а не пастором.
— Плотской, — повторяет она. — Это звучит как эвфемизм.
— Ты можешь называть это так, как тебе удобно. Это не должно смущать тебя.
— Иногда ширма помогает, — отмечает она. — Это проще, когда не видишь человека, знаешь, мантия и прочие ваши штучки.
Теперь смеюсь я.
— Мы не носим мантию всё время, ты должна это знать.
— Оу. Ну, это моя фантазия. Тогда что же ты носишь?
— Рубашку чёрного цвета с длинными рукавами и белым воротником. Ну, тебе известен такой тип одежды. Думаю, ты видела это по телевизору. И джинсы.
— Джинсы?
— Это так шокирует?
Я слышу, как она прислоняется к ширме.
— Немножко. Это значит, что у тебя есть свой стиль во всём этом.
— Только по выходным, с девяти до пяти.
— Хорошо. Я рада, что они не заставляют тебя одевать мантию по субботам или что-то в этом роде.
— Они пытались. Слишком много запретов, — я делаю паузу. — И если это как-то поменяет твоё мнение, то я обычно ношу брюки.
— Ну, уже больше похоже на священника, — следует долгая пауза. — Что если… Ты когда-нибудь встречал людей, которые действительно творили плохие вещи?
Я осторожно подыскиваю слова, чтобы ответить:
— Мы все грешны в глазах Господа. Даже я. Нужно просто раскаяться в величине своего греха, но…
— Перестань мне вещать это семинарское дерьмо, — шипит она. — Я задала тебе вопрос. Я поступила очень плохо. Действительно плохо. И я просто не знаю, что ожидать дальше
Её голос дрогнул на последнем слове, и в первый раз за то время, что я был рукоположен, у меня возникло желание подняться со своего места и войти в ту дверь, где сидела она, и подарить этой женщине крепкие объятия. Наверное, это будет неудобно сделать в такой Тёмной Комнате Смерти (так я называю эту исповедальню).
Но её голос звучал так надломлено и болезненно. И мне захотелось сделать для неё что-то хорошее.
— Мне нужно знать, что всё будет хорошо, — говорит она тихо. — И я должна буду научиться жить с этим.
Мою грудь сжала боль. Как часто я повторял эти же слова, смотря в потолок, лёжа в кровати без сна, задаваясь вопросом, изменится ли моя жизнь? «Мне нужно знать, что всё будет в порядке».
Разве мы не все хотим этого? Разве не об этом кричат наши разбитые души по ночам?
Когда заговорил снова, я не стал возиться с этими духовными наставлениями. Вместо этого я ответил честно:
— Я не знаю, будет ли всё в порядке в будущем. Может, и не будет. Но сейчас ты думаешь, что самая несчастная в этом мире, но, поверь мне, настанет день, когда ты поймёшь, что может быть ещё хуже, чем сейчас, — я опустил свой взгляд на руки, которыми вынимал старшую сестру из петли в родительском гараже, когда она повесилась. — Ты не сможешь вставать с постели по утрам, потому что кровать будет единственным местом, где ты чувствуешь себя в безопасности. Знаешь, это «хорошо» никогда может и не настать. И всё, что тебе останется, так это искать новую опору в жизни. Надеюсь, ты найдёшь любовь в своей жизни и будешь её крепко держать. И в один прекрасный день всё серое и скучное исчезнет. В один из таких дней ты обретёшь что-то ценное в своей жизни. И жизнь принесёт тебе большое счастье.
Я слышал, как она вздохнула, словно пыталась не заплакать.
— Я... Спасибо вам, — просто сказала она. — Спасибо.
Не было никаких сомнений в том, что она сейчас плакала. Я слышал, как она вытягивала салфетки из коробки, положенной мной в исповедальню для таких случаев. Я мог поймать только самые незначительные движения сквозь ширму: её волосы были тёмного цвета, а кожа бледна.