Пастор - страница 58

Мучительно я кончил.

Каждое подёргивание моего члена было похоже на дрожь моей души, каждый мускул напрягся и сжался, будто меня пнули в живот. Я во всех отношениях был настолько голым перед этой женщиной: с моих нервов будто содрали кожу, сердце было широко открытым, а моя вечная душа будто находилась прямо рядом с вжавшимися бёдрами, толкающими мои член и сперму, теперь бывшую повсюду, стекавшую на белую алтарную ткань, и да, именно поэтому Церковь хотела, чтобы брак и секс шли рука об руку, потому что сейчас я чувствовал себя женатым на ней, как мужчина может быть женат на женщине.

Я сделал несколько последних толчков, отдавая свою кульминацию и самого себя до последней капли, затем приподнялся на руках, чтобы посмотреть на Поппи сверху вниз.

Она пресыщенно улыбнулась и сказала:

— Аминь.

ГЛАВА 13.

Я вошёл в ризницу и вышел с небольшим прямоугольником белой ткани, пурификатором. Он обычно используется для протирания чаши причастия после каждого глотка вина.

Сегодня я использовал его, чтобы очистить Поппи.

Вы могли подумать, что занятие сексом на моём алтаре и использование священных предметов, как правило, предназначенных для ритуалов высшего порядка, означают, будто я не воспринимал свою веру всерьёз, будто проскользнул прямо мимо греха в святотатства, но это неправда. Или, по крайней мере, не вся правда. Я не мог это объяснить, но каким-то образом это всё было святым: алтарь, реликвия внутри и мы на вершине. Я знал, что за пределами этого момента должно быть чувство вины. Там будут последствия. Там будут воспоминания о Лиззи и всё то, за что я хотел бороться.

Но сейчас — с ароматом Поппи на моей коже, с её вкусом на моих губах — я чувствовал лишь связь, любовь и обещание чего-то яркого и красочного.

Закончив вытирать Поппи, я завернул её в алтарную ткань, бережно отнёс к краю лестницы и сел. Я сжал её в объятиях, касаясь своими губами её волос и век, бормоча слова, которые, думал, Поппи должна слышать: какой она была прекрасной, ошеломляющей и совершенной.

Хотел бы я сказать, что сожалею, даже если мои разум и душа по-прежнему кружились в ошеломлённом удивлении от всего произошедшего, однако не уверен, должен ли просить прощения из-за того, что потерял контроль и был так груб с ней, или из-за того, что мы вообще занимались сексом.

Но я не сожалел. Потому что этот момент заслуживал согрешения больше, нежели случившийся секс, который изменил нас. Этот момент, когда она, положа голову на мою грудь и умиротворённо дыша, свернулась в моих руках. Когда алтарная ткань покрывала её тело длинными, ниспадающими складками, но проблески её бледной кожи всё же проступали.

Поппи провела пальцами вверх по моей груди, задержавшись на ключице, и я обнял её крепче, словно мог вжать её прямо через свою кожу в самую душу.

— Ты нарушил свой обет, — сказала она в итоге.

Я посмотрел на неё; она была такой сонной и грустной. Я прижался губами к её лбу.

— Знаю, — наконец-то ответил я. — Знаю.

— Что теперь будет?

— А что ты хочешь, чтобы было?

Она подмигнула мне:

— Хочу снова тебя трахнуть.

Я засмеялся:

— Как сейчас?

— Да, как сейчас.

Она перекрутилась в моих руках, пока не оседлала мои ноги, и одного глубокого поцелуя хватило, чтобы я вновь стал твёрдым. Я приподнял её и ввёл себя в неё, тихо постанывая ей в шею, пока она опускалась обратно.

Знакомые ощущения снова накрыли меня. Теплота и влажность. Её попка против моих бёдер. Её груди были так близко к моему рту.

— Что ты хочешь, чтобы произошло дальше, Тайлер? — спросила она, и я не мог поверить, что Поппи спрашивала меня об этом сейчас, пока объезжала меня, но потом, когда попытался ответить, я понял причину. Она не хотела мою сдержанность, так как желала, чтобы я был честным и грубым; в данный момент я и не мог быть каким-то другим.

— Не хочу прекращать происходящее между нами, — признался я. Она двигала своими бёдрами назад и вперёд, а я уткнулся лицом в её груди, чувствуя, насколько быстро моя кульминация приближалась, очень быстро. — Я чувствую, словно…

Но я не смог сказать. Не сейчас, когда она держала меня полностью в своей власти. Просто было слишком рано, не говоря уже о том, что смехотворно.