Пасторша - страница 19

— Я устала, — сказала она, натянула одеяло и повернулась к стене.

Я сидела и держала ее за руку, пока она не заснула. Она приклеила новый рисунок к изголовью кровати. При слабом свете я видела две прямые вертикальные черты и несколько поперечных. Я смотрела на рисунок и не сразу поняла, что это лестница. Зеленая лестница. Черточки были доведены до края бумаги, как будто она хотела показать, что они идут дальше, что лестница продолжается, что на рисунке изображена только середина лестницы, которая идет дальше, вверх и вниз.

Я повернулась и вышла из комнаты, затворила дверь в квартиру Нанны, поднялась наверх и пошла к себе. Снизу из комнаты Майи все гремела музыка. Я было забыла про нее на минуту, но теперь слышала только ее и не могла ни на чем сосредоточиться.

За окном торчали голые ветви деревьев, за ними был виден фьорд, снова прояснилось, и светило солнце, отражаясь в воде. Я подошла к письменному столу, села и посмотрела в окно. Вон там — фьорд, а здесь — я. Я здесь, и наступила весна. Я снова попыталась сосредоточиться. Но мысли куда-то ускользали.

Весна в маленьком городке на юге Германии. Через город протекала река. Она была серо-зеленого цвета и текла тихо и плавно под свешивающимися ветвями деревьев. Небольшой плоский островок, по которому можно было гулять, со скамейками вдоль дорожек, в тени. Все там было так тихо. Осень стояла теплая. Город с фахверковыми средневековыми домиками расположился вверху по склону. На самой вершине находился старый замок, или дворец, как его называли, в котором разместился теологический факультет. Из аудитории были видны зеленые холмы около Эстерберга и Ванне. Дымились высокие трубы предприятий, расположенных в промышленной зоне по другую сторону склона. Их, однако, не было видно ни из дворца, ни из моей комнаты, находившейся на другой горке. Изгибы, низины и ложбинки скрывали и защищали город, так что он как бы прятался у излучины реки.

Дорога домой шла через старинный заросший ботанический сад, мимо больницы, через перекресток, а затем вверх по крутой горке. Hohe Steige[7]. Наверху еще один поворот, вокруг Шиллерштрассе, затем опять налево, на Лессингвег. Достаю ключ, прохожу через темный сад, захожу в дом, поднимаюсь на второй этаж и вхожу в комнату. Подхожу к окну и гляжу на улицу. Передо мной сад с высокими зелеными деревьями, за которыми ничего не видно. Но потом листья опали, и зимой открылся красивый вид. Именно тогда я встретила Кристиану, в феврале.

А год тому назад, в конце марта, я стояла у окна в своей комнате. Я была точно такая же: то же тело, те же глаза. И Майя со своей музыкой тогда еще не сделала пирсинг. А та девушка там, на камнях, должно быть, оканчивала тогда училище и готовилась получить диплом сварщика. Ленсман обмолвился о том, что она недавно закончила учиться. В конце марта прошлого года она вставала по утрам, сидела на кухне и завтракала, одевалась и выходила из дому. Она тогда еще, наверно, жила с родителями. Надо будет позвонить им.

Так думал пастор, еще задолго до бунта.

Вот так всегда, мы думаем, что достигли ясности, а на самом деле далеки от этого.

Я посмотрела на свои разложенные по столу бумаги. Когда же на самом деле начался этот бунт? Ведь не утром же 8 ноября. Должно быть, он зародился раньше, намного раньше. Наверно, еще в XIV веке, во времена первых норвежских поселений, ранней колонизации. Передо мной была стопка старых коротких сообщений с провалами и сдвигами во времени. Если разложить их по порядку, получится примерно такое описание событий.

Утром 8 ноября 1852 года к церкви подъехала процессия на оленьих упряжках. Они ехали по льду и снегу по замерзшей реке из лагеря. По дороге заехали в другой поселок, чтобы собрать больше народу. Тех, кто сопротивлялся, увещевали, угрожали и даже били. Всего собралось тридцать пять взрослых и более двадцати детей не старше тринадцати лет. Решено было ехать освобождать церковь от греха. Они действовали во имя веры и хотели уничтожить зло. Считали себя посланцами Божьими и ехали со священной миссией во имя свободы, истины и обращения.