Патриарх Никон - страница 20

“Великий Государь, святейший Никон, архиепископ Московский и Всея Великия, Малыя и Белыя России и многих епархий, земли же и моря сея земли патриарх”, – вот официальный титул, который сам государь употреблял в документах. Подготовленный Алексеем Михайловичем еще в звании архимандрита быть докладчиком по жалобам на приказных и на воевод, Никон привык вмешиваться в светские дела; в Новгороде это вмешательство усилилось вследствие прямо выраженного желания царя видеть в митрополите не только ходатая за обиженных, но и контролера над местною администрациею. Очевидно, достигнув патриаршего престола, “собинный друг” не мог исключительно заниматься духовными делами; Алексей Михайлович сам привык часто обращаться к нему за советами и поступать согласно его указаниям. Своевольным и надменным боярам не нравилось, что “чернец из мужиков” принимает с ними тон начальника, он больше приказывает, чем просит, ни в какие сделки не вступает и прямо дает почувствовать, что он “второй Великий Государь”. Этот второй государь был энергичнее, последовательнее и строже добродушного Алексея Михайловича, податливого на лесть и охотно выслушивающего придворные сплетни. Никон не стеснялся в выборе выражений и в своих действиях, если замечал несогласие, по его мнению, со святостью веры и со справедливостью царя. Доставили многим “либералам” того времени иконы иностранного мастерства – Никон возмутился этим и без рассуждений велел отобрать иконы как не соответствующие общепринятому византийскому складу; затеяли бояре развлекаться музыкою во время поста – патриарх нашел это безнравственным, арестовал почти пять возов различных музыкальных инструментов, свез все это за Москву-реку и там торжественно сжег. Заводчик и пушкарь Питер Марселис позволил себе курить в присутствии патриарха, и за это его высекли кнутом, тем более, что Никон ненавидел “богомерзкое зелье, чертову траву”, то есть табак. Недоверчивый к иноземному, как большинство русских того времени, Никон трудно сходился с заморскими обычаями и большую часть из них преследовал постоянно. Однажды, заметив на слуге боярина-дворецкого Никиты Ивановича Романова необычный наряд, он узнал, что это ливрея; немедленно эта ливрея была вытребована у царева родственника и изрезана на куски.

Такая строгость в преследовании иноземщины и всего противного духу строгого православия усиливалась относительно духовенства. Если бояре не терпели патриарха Никона за постоянное вмешательство в мирские дела и за его резкие выходки, то духовенство было просто озлоблено из-за беспощадной строгости архипастыря и неизбежных притеснений его приказных. Никон требовал от священников трезвой жизни, точного исполнения треб и, сверх того, заставлял их читать в церкви поучения народу – новость, которая крайне не нравилась невежественному духовенству; а между тем, Никон не требовал больше того, что сам делал, будучи десять лет священником. Строгий пурист в делах веры, Никон становился беспощадным с нерадивыми, небрежными и склонными к вину; таких ему ничего не стоило посадить на цепь, помучить в тюрьме или же сослать куда-нибудь на нищенскую жизнь в бедный приход. Страшен был рослый мордвин, облачение которого весило до двенадцати пудов, и трепещущие священники в ужасе спрашивали: “Знаете ли, кто он? зверь лютый, медведь или волк?” Распущенность и тунеядство московского духовенства бросались в глаза, и патриарх, чтобы подтянуть и проучить священников, взял за правило часто переводить их из церкви в церковь, из прихода в приход. Это было разорительно не только в связи с неизбежными расходами при перемещении с места на место, но еще и потому, что такие переводимые священники должны были брать в Москве “перехожие” грамоты, а пока их не достанут, проживать в столице. Между тем, приказная братия, подчиненная патриарху, не дремала и исправно набивала свои карманы взятками, поборами и подарками, усиливая этим в огромных размерах общую нелюбовь к Никону. Если бы патриарх был поопытнее в приказных крючкотворствах, то можно наверное сказать, что большей половины притеснений и прижимок не существовало бы. Но патриарший дьяк Иван Кокошилов – наследие от патриарха Иосифа – бесцеремонно грабил всех, имевших дело в патриаршем приказе, не только сам, но даже через свою жену и прислугу. Никон по неопытности был в руках Кокошилова.