Патрик Мелроуз. Книга 1 - страница 8

Он кивал и видел ее золотой зуб. В прошлом году Франсуа усадил его в уголок прицепа, рядом с двумя большими бочками винограда. Если на дороге были ухабы или она шла в гору, Франсуа оборачивался и спрашивал: «Ça va?»[3] – а Патрик отвечал: «Oui, merci»[4], перекрикивая шум мотора, визг прицепа и скрежет тормозов. Когда они приехали туда, где делают вино, Патрик очень обрадовался. Там было темно и прохладно, пол поливали водой из шланга, и резко пахло соком, который превращался в вино. Комната была огромная, и Франсуа помог ему подняться по лесенке на высокий помост над давильней и всеми чанами. Помост был из металла с дырочками. Было очень странно стоять высоко наверху с дырочками под ногами.

Дойдя по помосту до давильни, Патрик заглянул в нее и увидел два стальных валка, которые вертелись бок о бок, только в разные стороны. Валки, заляпанные виноградным соком, громко крутились и терлись друг о друга. Нижний поручень помоста доходил Патрику до подбородка, и казалось, что давильня очень близко. Патрик смотрел в нее и представлял, что его глаза, будто виноградины, сделаны из прозрачного желе и что они вывалятся у него из головы, а валки их раздавят.

Приближаясь к дому, как обычно, по правому, счастливому пролету двойной лестницы, Патрик свернул в сад, посмотреть, на месте ли лягушка, которая жила на инжирном дереве. Встреча с древесной лягушкой тоже была счастливой приметой. Ярко-зеленая лягушачья кожа выглядела глянцево-гладкой на фоне гладкой серой коры, а саму лягушку было очень трудно заметить среди ярко-зеленой, лягушачьего цвета листвы. Патрик видел древесную лягушку всего два раза. Первый раз он целую вечность стоял, не шевелясь, и разглядывал ее четкие очертания, глаза навыкате, круглые, как бусины маминого желтого ожерелья, и присоски на передних лапках, которые прочно удерживали ее на стволе, и, конечно же, на раздувающиеся бока живого тела, точеного и хрупкого, как драгоценное украшение, но жадно вдыхающего воздух. Во второй раз Патрик протянул руку и кончиком указательного пальца осторожно коснулся лягушечьей головы. Лягушка не шелохнулась, и он решил, что она ему доверяет.

Сегодня лягушки не было. Патрик устало одолел последний лестничный пролет, упираясь ладонями в колени, обогнул дом, подошел ко входу на кухню и толкнул скрипучую дверь. Он надеялся, что Иветта на кухне, но ее не было. Он дернул дверцу холодильника, которая отозвалась перезвоном бутылок белого вина и шампанского, потом пошел в кладовую, где в уголке на нижней полке стояли две теплые бутылки шоколадного молока. Не без труда он открыл одну и отпил успокоительный напиток прямо из горлышка, хотя Иветта не разрешала так делать. Как только он напился, то сразу погрустнел и уселся на шкафчик, болтая ногами и разглядывая свои сандалии.

Где-то в доме, за закрытыми дверями, играли на фортепиано, но Патрик не обращал внимания на музыку, пока не узнал мелодию, которую сочинил отец специально для него. Он соскочил на пол и побежал по коридору из кухни в вестибюль, а потом, гарцуя, прискакал в гостиную и начал танцевать под отцовскую музыку. Мелодия была бравурная, вихляющая, на манер военного марша, с резкими всплесками высоких нот. Патрик прыгал и скакал между столами, стульями и вокруг фортепиано и остановился, лишь когда отец закончил играть.

– Как дела, мистер мастер маэстро? – спросил отец, пристально глядя на него.

– Спасибо, хорошо, – ответил Патрик, лихорадочно соображая, нет ли в вопросе подвоха.

Ему хотелось перевести дух, но при отце надо было собраться и сосредоточиться. Однажды Патрик спросил, что самое важное на свете, а отец ответил: «Замечай все». Патрик часто забывал об этом наставлении, хотя в присутствии отца внимательно все разглядывал, не совсем понимая, что именно надо заметить. Он следил, как движутся отцовские глаза за темными стеклами очков, как перескакивают с предмета на предмет, с человека на человека, как на миг задерживаются на каждом, как мимолетный взгляд, клейкий, будто стремительный язык геккона, украдкой слизывает отовсюду что-то очень ценное. В присутствии отца Патрик смотрел на все серьезно, надеясь, что эту серьезность оценит тот, кто следит за его взглядом так же, как он сам следит за отцовским взглядом.