Пауки - страница 29
Раде отчетливо помнит, точно это случилось вчера, какое волнение охватило село, как все старались достойно встретить епископа. Особенно волновались прихожане, столпившиеся у церкви во главе с городским головой, газдой Йово, который уже в то время, как говорили на посиделках, ладил с отцом Вране вроде как собака с кошкой. Раде помнит и то, как пронесся по селу слух, будто епископ везет своим прихожанам некий бесценный дар. В тот же день сельский староста, повязавший ради праздника голову новым тюрбаном, с длинным чубуком в руке, обходя село, подтвердил этот слух, только он не знал или не пожелал сообщить, какой именно это дар. А год выдался нескладный: поначалу ждали урожая, потом все пошло прахом.
Между двумя урожаями, когда прошлогоднего хлеба уже не стало, а на новый еще не приходилось рассчитывать, людей охватила тревога; чтобы обмануть хоть как-нибудь голод, мужчины, подложив под пояс, а женщины под передник дощечки, крепко затянувшись, просили по дорогам милостыню, мечтая, как о манне небесной, о просяном хлебе…
Всем селом собрались встречать епископа. Когда вдали показался городской экипаж, поднялась пальба из прангий и ружей. Харамбаша шел во главе сельских стражников со знаменами, староста вел стариков. Епископ вышел из экипажа, благословил народ, проследовал пешком до паперти и быстро вошел в церковь, а за ним повалили стар и млад.
Епископ воссел в кресле, специально взятом напрокат отцом Вране. (Двое крестьян, соблюдая всяческие предосторожности, чтобы не попортить, принесли это кресло на руках из города и почтительно поставили на указанное место.)
Епископ прочел вместе с отцом Вране несколько приличествующих сему случаю молитв и приступил к проповеди. Раде помнит, какими глазами смотрели люди на епископа — он стоял у престола в сиянии восковых свечей, в праздничной, расшитой золотом ризе, с митрой на голове. Раде был потрясен величавой внешностью епископа, и, пока он не приступил к проповеди, мальчика бросало в дрожь от какого-то непонятного страха…
Но едва епископ заговорил, кончились и восторги и страхи; голос владыки никак не вязался с его тучной фигурой: писклявый, невнятный, он то и дело срывался; у отца Вране и то голос был сильнее и приятнее, чем у владыки.
Закончив проповедь и поучения, епископ сказал:
— От всего сердца благодарю вас, возлюбленные мои единоверцы, ибо знаю, что молитвы ваши дошли до всемогущего бога и избавили меня от тяжкой болезни; но особенно приятна мне возможность ответить вам на любовь любовью… принес я, дети мои возлюбленные, великий бесценный дар — дар, который обрадует равно богача и бедняка, старика и юношу… — Он приостановился, чтобы перевести дух.
Все обратились в слух. Епископ продолжал:
— Был я в Риме, и наш святой папа удостоил послать вам через меня свое отеческое благословение.
— На колени! — крикнул отец Вране.
Люди разом опустились на камни и смиренно приняли отеческое благословение папы…
Когда народ выходил из церкви, дядя Петр, вспоминается Раде, насмешливо спросил старосту:
— Стало быть, это и есть тот самый бесценный подарок!..
— Нечего глупить, Петр, — возразил староста, — им спешить некуда… Его преосвященство поднесет дар перед отъездом, увидишь.
— Возьми и мою долю! — трунил дядя Петр.
Но на этот раз Раде так и не довелось увидеть епископа. Его ввели в портик огромного епископского дворца…
Раде дивился его размерам, высоким покоям, а множество дверей повергло его в полное смятение; не зная куда сунуться, Раде долго ждал и раздумывал, и вдруг представилось ему, что епископский дворец так велик, что в нем поместилось бы, пожалуй, все их село с людьми, скотом и кормами… и еще осталось бы много места.
— Зачем ему такой домина? И как же он снизу доверху разукрашен, расписан… красота, да и только! — восторгался, изумлялся Раде и все ждал да ждал.
Бесчисленные двери отворялись и затворялись: священники, свои и пришлые, чужестранцы, выходили, уходили, проплывали мимо, все куда-то спешили…
А с улицы несся говор многолюдной толпы, словно журавлиное курлыканье где-то высоко за облаками…
Вдруг к Раде подошел какой-то священник, худощавый, в очках, с мутными рачьими, совсем как у отца Вране, глазами. Ни слова не говоря, точно немой, он выдернул из рук Раде записку, пробежал ее, пригнувшись, нацарапал что-то на обратной стороне и, возвратив записку, двинулся было дальше.