Печаль без конца - страница 10

Я должна гордиться, не в первый раз пришла она к выводу, что такой человек находится в моем монастыре. Господь благословил меня его присутствием… И одновременно проклял, добавляла она…

Но чем больше думала она о нем, о его скором возвращении в монастырь, тем быстрее бежала кровь по жилам, ее бросало в жар, она ощущала холод, радость и страх одновременно… А также злость — на себя — за отсутствие стойкости. Ужасно!..

Ударив кулаком по аналою, Элинор выскочила из кельи. Дверь за ней захлопнулась и еще долго дрожала.

Гита взирала на дверь с удивлением и легким беспокойством.

Брат Эндрю осторожно коснулся рукой мертвого тела, уложенного на круп лошади. Та вскинула морду и с надеждой взглянула на монаха: может быть, с нее снимут наконец этот непривычный и малоприятный груз? Однако ничего подобного не произошло — все осталось как было, а помощник коронера повел свою собственную лошадь в конюшню.

Брат Эндрю сокрушенно покачал плешивой головой и произнес, обращаясь к Ральфу:

— Вот так он закончил свои дни, этот крестоносец. Выжил в битвах против сарацин, чтобы умереть у себя на родине от руки соотечественника. Какие времена!

— Убийца, возможно, вовсе не подданный нашего доброго короля Генриха, — возразил коронер. — Кинжал, который я вытащил из груди умершего, не похож ни на один сделанный у нас в Англии. Вот такие дела, брат привратник.

Он ласково похлопал недовольную лошадь по шее, словно извиняясь перед ней за тягостный груз.

— Вы уверены? — переспросил брат Эндрю.

— Вы сами были солдатом, брат. Разве нет?

— И сохранил память о тех днях, коронер. — Брат Эндрю показал на свою хромую ногу.

— Значит, хорошо разбираетесь в чужеземном оружии?

— Где там, коронер. Моя война проходила на английской земле. Впрочем, покажите кинжал.

Ральф протянул ему оружие рукояткой вперед и сказал:

— В отличие от вас, брат, я воевал далеко от наших берегов, был наемником. Но никогда в жизни не видел такого ножика в руках у христианина.

Брат Эндрю осторожно повертел в руках кинжал с запекшейся кровью на лезвии, отстранил его от себя на длину вытянутой руки, потом поднес близко к глазам и наконец медленно проговорил:

— Припоминаю, однажды я видел похожие письмена. Их не так-то легко забыть, они красивые и необычные. У одного жителя в моем селении был кувшин, и на нем похожие знаки. Он говорил, что это трофей, доставшийся от деда, который воевал за океаном под знаменами короля Ричарда Львиное Сердце… — Брат Эндрю вернул кинжал Ральфу со словами: — Это арабские буквы, коронер, и, значит, оружие, по всей видимости, принадлежало сарацину.

Ральф, нахмурившись, вглядывался в кинжал.

— Этого я и опасался, — сказал он и, оглядевшись, продолжил, понизив голос: — Мне приходилось слышать разные истории о людях, которые называют себя ассасины. Про них говорили, что работа у них одна: убивать и убивать. И никакие стены, никакие рвы и сторожевые башни не могут помешать им. А за свою собственную жизнь они нисколько не боятся: готовы умереть в любую минуту… Я говорю об этом вам, брат Эндрю, — если вы, конечно, всего этого сами не знаете, — вовсе не для того, чтобы запугать всякими небылицами, которые люди так любят рассказывать. Вы, я знаю, не из пугливых и не станете без явной причины обмирать от страха. А рассказал я вам все это, брат, потому что история с убийством и с этим кинжалом обеспокоила меня. Я даже опасаюсь, что… — Он замолчал, укладывая кинжал обратно в седельную сумку, и потом спросил: — Вы не заметили сегодня никого постороннего, кто бы выглядел не совсем так, как мы все, живущие на английской земле? Не проходил ли, не дай Бог, такой человек через монастырские ворота?

Брат Эндрю покачал головой.

— Насколько я помню, нет, коронер. Кое-кто, может, и был с темноватым лицом, но ведь в пустыне на Святой земле солнце не жалеет ни христиан, ни неверных. Да и осмелится разве такой человек искать прибежище в стенах христианской обители? Нет, мой друг, не думаю, что мы увидим когда-нибудь сарацина, стоящего на коленях перед нашим алтарем и молящим простить все его провинности.

Тон, каким брат Эндрю произнес все это, можно было назвать полушутливым, но коронер досадливо поморщился и отвернулся. Монах положил руку ему на плечо.