Печать Медичи - страница 13

Однажды вечером мать попросила детей почитать отцу и показать ему свои успехи в чтении. После ужина посуду убрали со стола и разложили на нем книги и пергаменты. Ожидая своей очереди, Россана спросила меня:

— А ты умеешь читать, Маттео?

— Конечно, — ответил я и быстро, не дожидаясь, что она попросит меня почитать, добавил: — Но предпочитаю этого не делать.

— О, но ведь это так весело! — сказала Россана. — Книги — это не только скучная учеба. Знаешь, сколько в них разных интересных историй!

— Я и так знаю кучу всяких историй! — похвастался я. — И для этого мне совсем не нужны книги. В любом случае чтение и письмо — это занятия для ремесленников. Когда мой отец был жив и ему нужно было написать письмо, он нанимал писца. Так что нам не приходилось возиться с пером.

— Отец? — Маэстро взглянул на меня. — Когда ты рассказывал нам историю своей жизни, Маттео, ты мало говорил об отце. Как его звали?

— Пьетро, — выпалил я не задумываясь.

— Хорошее имя, — медленно сказал маэстро, не поднимая глаз.

Он не отрывал взгляда от свитка, который лежал перед ним.

Я проследил за его взглядом. Внизу рукописи стояло имя писца. Простое имя, написание которого я сразу узнал.

Пьетро.

Маэстро поднял свиток и аккуратно его скрутил.

— Очень хорошее имя, — снова сказал он. — Человек с таким именем должен читать и писать превосходно.

Он завязал свиток веревочкой. Потом встал и положил его рядом с другими на высокую полку.

Под спешно выдуманным предлогом я тут же вышел из комнаты.

Взлетел под крышу, в свою комнатку на чердаке, где лежал мой тюфячок на деревянном настиле. Связав в узелок вещи, я проверил, на месте ли мешочек, который я прятал на поясе.

И вдруг я почувствовал, что в комнате кто-то есть, и стремительно обернулся.

На пороге стоял маэстро. Успел ли он заметить мешочек у меня на поясе?

— Что ты делаешь? — спросил он.

— Ухожу, — ответил я.

— Почему?

— Чтобы вы не поколотили меня.

— Никто не собирается тебя колотить.

Я удивленно посмотрел на него. Ведь ребенку, пойманному на вранье, обязательно полагалось наказание.

— Скажи мне, почему ты солгал?

Я пожал плечами:

— Не знаю.

— Подумай об этом и скажи мне: почему? — Он подошел к окну и выглянул наружу. — А я пока подожду.

Судя по всему, он не собирался меня бить.

— Мне очень стыдно, — сказал я наконец.

— Стыдно за то, что не умеешь бегло читать? — Он улыбнулся. — Но сумел же ты разобрать имя писца на свитке.

Я не ответил.

— Ложь вгрызается в душу, — сказал он. — Она разъедает душу, если становится привычкой. А правда, как она ни тяжела, закаляет сердце. Ложь служит человеку плохую службу.

Вовсе нет, подумал я. Наверное, ему никогда не приходилось голодать, не случалось и воровать еду. Ложь много раз спасала мою шкуру. Но вслух я этого не произнес.

— Так в чем же твоя правда, Маттео?

«Нет, я никогда не расскажу ему всю правду, — подумал я. — Но, по крайней мере, одно он может узнать».

— Я стыжусь не столько того, что не умею читать бегло, — сказал я, — сколько того, что не знаю, кто мой отец. — Повесив голову, я прошептал: — Я незаконнорожденный.

— Всего-то! — усмехнулся он. — Да половина королевских особ Европы и почти все могущественные люди Рима — незаконнорожденные. Да наш наниматель, мой нынешний патрон Чезаре Борджа, — и тот незаконнорожденный!

— Не лучшая рекомендация для незаконнорожденных.

Он рассмеялся, и смеялся долго.

— Вряд ли тебе следует делиться этой шуткой с другими.

— Хула в адрес Борджа смертельно опасна.

— Но он человек благородного происхождения. У благородных все по-другому. Им легче быть незаконнорожденными.

— Им, может быть, еще тяжелее. Им многое приходится доказывать, за многое приходится сражаться. Им многое приходится терять…

Я покачал головой:

— Так стыдно быть бастардом, не знающим даже имени своего отца…

— Но ведь наверняка матушка очень любила тебя, Маттео.

— Бабушка никогда не говорила о ней, и поэтому я в этом не уверен. Может, она чувствовала себя настолько опозоренной, что просто ненавидела меня.

Маэстро ответил не сразу. В возникшей тишине я услышал, как шипит фитиль лампы, как по всему дому внизу хлопают ставни. Маэстро разглядывал свои пальцы. А потом осторожно сказал: