Печать Медичи - страница 8

Девочки дель Орте умоляли меня подробнее описывать одежду и украшения, и я понимал почему. В крепости Перела, в которой жила эта семья, мебель стояла самая простая.

Лишь в главном зале на стене висел ковер, остальные же стены были просто грубо заштукатурены. Платья у девочек, сшитые из дешевых тканей, вовсе не соответствовали последней моде. Поэтому и сестры, и их матушка были рады выведать у меня все, что мне известно о модных фасонах одежды, обуви и причесок.

Я рассказал им о том, что в начале этого года видел в Ферраре, на одном из празднеств, посвященных бракосочетанию Лукреции Борджа и Альфонсо д'Эсте. На улицах построили помосты для зрителей, чтобы простой люд мог наблюдать шествующих по улицам священнослужителей, знатных вельмож и их приближенных. Платья и камзолы знатных дам и господ были из набивного шелка, бархатные плащи оторочены мехом горностая, пальцы в благоухающих изысканными ароматами перчатках унизаны тяжелыми кольцами. Дамские пальчики перебирали надушенные мускусом четки. Рубины, изумруды и жемчуга украшали шеи и прически знатных дам.

Лукреция Борджа приказала отдать одно из своих златотканых платьев с длинным испанским шлейфом своему шуту.

В этом наряде он ходил по улицам вслед за процессией и передразнивал знатных господ. В одной руке у него был веер, а в другой — длинный посох, выкрашенный в красный цвет и увешанный колокольчиками. На площади этот шут сунул свою палку под нос самому кардиналу Ипполиту и потряс ею так, чтобы колокольчики громко зазвенели. Он не отставал от кардинала, пока тот не достал из кошелька монету и не кинул ему.

Затем, к удовольствию всей толпы, шут принялся дурачиться перед самым входом в собор, задирая юбки и прихорашиваясь, как кокетка. А Лукреция Борджа, хорошо известная своим грубоватым чувством юмора, весело смеялась и аплодировала ему.

Мои слушатели в Переле подвинулись ко мне ближе, чтобы ничего не пропустить: всем хотелось услышать о самой скандально знаменитой женщине во всей Европе.

— Она и в самом деле такая светловолосая и белолицая, как о ней говорят? — спросила меня донна Фортуната.

— Да, у нее очень светлые и длинные волосы, — ответил я, — и, когда она движется, свет играет на них, как солнечный луч на воде. В таверне я слышал от одного человека, жена которого работала служанкой во дворце, что горничным Лукреции требуется два дня, чтобы вымыть, высушить и расчесать ее волосы. Чтобы волосы блестели, как золото, в них втирают особый бальзам из шафрана и мирта. А для того, чтобы сохранить белизну лица, она использует крем, приготовленный из свежего молока и смеси шести взбитых яичных белков, причем непременно самых свежих, шести измельченных бутонов лилий и шести голубиных сердечек. Сердечек белых голубей, разумеется. И раз в месяц она обязательно втирает этот крем в кожу.

— А как она выглядит? Как злючка? — спросила Россана.

— Она выглядит… — Я помолчал немного, пытаясь вспомнить, каким было мое настоящее впечатление о Лукреции Борджа, потому что в этом случае правда нисколько не помешала бы моей выдуманной истории, и продолжал: — Она показалась мне очень молодой и… — Тут я посмотрел на глядевшую на меня во все глаза Россану, на ее приоткрытые губы, блестящие глазки, рассыпавшиеся по плечам волосы, и закончил словами, в которых не было ни капельки лжи: — И почти такой же красивой, как ты.

Все расхохотались, а я в смущении поднял на них глаза.

— Если ты решил ухаживать за моей дочкой, Маттео, то полагается сначала спросить разрешения у меня! — с притворной суровостью произнес капитан дель Орте.

Россана порозовела от смущения.

— Элизабетта тоже очень красивая, — торопливо сказал я, надеясь затушевать неловкость, но при этом нисколько не погрешив против совести, ибо это тоже было правдой.

Взрослые снова расхохотались.

— Теперь Маттео пытается сразить обеих девчонок одним комплиментом! — воскликнул Грациано.

Снова взрыв смеха.

— Экономия, заслуживающая похвал самого Фелипе! — добавил маэстро.

Я покраснел как рак и не знал, что делать. Ведь я сказал, что Россана и Элизабетта красивы, лишь потому, что они и в самом деле были очень красивы. Но поскольку смех и комментарии со всех сторон не умолкали, я понял, хотя и слишком поздно, что своим замечанием нарушил установленный этикет. Я не знал, куда деваться от стыда.