Пепел державы - страница 7
…Смеркалось, когда вдали показались купола Троице-Сергиева монастыря. Опадал мелкий снежок, возок ехал мимо бредущих на лыжах монахов в дорожных одеяниях, что также направлялись к обители.
"А ведь Тулупов и впрямь замахнулся сильно!" — подумал боярин Умной, отирая рукавом шубы запотевшее оконце. Он вспоминал о том, что Тулупов сумел "купить" и некоторых церковных владык — новгородского архиепископа Леонида, архимандрита Чудова монастыря Евфимия, архимандрита Симонова монастыря Иосифа… Вероятно, таких очень много, Умной и не знал всех. Но эти, словно голодные псы, с жадностью хватают все, что Тулупов и его окружение дарит им. Кажется, за серебро они готовы и свои обители продать, ежели придется. Они и митрополиту Антонию при случае нашепчут что надо (хоть он и не имеет значительного влияния при дворе, но все же!). Таких священнослужителей, алчных, жадных и сребролюбивых, Умной презирал, но отказываться от любой помощи, пусть и таких гнилых людей, было бы нынче глупо…
Келарь Троице-Сергиевой обители с поклоном встретил боярина Умного у ворот, куда вскоре неспешно вкатился его возок. Василий Иванович сам вынул из-под полы увесистый серебряный ларец, и келарь, протянув облаченные в грубые варежки руки, принял его и пробурчал:
— Что же так… на пороге… боярин?
— Уезжать надобно, — ответил Умной-Колычев, вперив очи в скуластое обветренное до красноты лицо монаха. — Доложи игумену о моем вкладе да проси братию молиться обо мне.
Келарь утвердительно закивал и спросил, шмыгнув носом:
— Исполню. Быть может, откушаешь чего с дороги, Василий Иванович?
Умной улыбнулся и, перекрестившись, грузно сел обратно в возок.
— Благодарю тебя. Прощай! — крикнул он и хлопнул дверцей. Удерживая ларь одной рукой, другой келарь перекрестил боярина, что-то тихо бормоча себе в бороду. Продрогший возница свистнул, взмахнул плетью, и покатился возок прочь из обители.
В последнее время сердце неустанно чуяло беду. Словно гроза какая-то надвигается незримо, и что принесет она — одному Богу известно. Может, оно и не так — придворный астролог Елисей Бомелий, с коим так тесно дружит боярин Умной, говорит, что звезды сулят боярину большую удачу. Василий Иванович всегда завороженно слушал предсказания астролога, отринув мысли о том, что сие — большой грех. Что может быть правдивее древних звезд, что, наверное, давным-давно предрешили судьбу каждой живой твари?
Бомелий, будучи личным лекарем и предсказателем государя, пользовался его безграничным доверием. Умной не мог не завести дружбу с этим человеком — ему всегда можно было нашептать что-то угодное боярину, что Бомелий выдал бы государю как волю высших сил. Каждую такую просьбу боярин подкреплял увесистым кошелем с серебром.
Нет, Бомелий не был посвящен в подробности заговора, что создают Умной, Тулупов и Протасий Захарьин — так надежнее! Но держать его подле себя было необходимо. Будет полезен!
И все же отчего так тревожно? Сердце так и заходит стуком, словно остановится сейчас…
…Боярин Умной не ведал, что в это самое время схваченного на границе с Литвой астролога Бомелия везли связанным в Москву, к самому государю, что заподозрил лекаря в государственной измене.
Тем временем в далекой от Москвы крепости Орел едва ли не всем городским посадом справляли свадьбу. Кузнец Архип, за свою долгую жизнь хлебнувший немало горя и уже набравший порядочно седины в черную бороду, наконец-то дождался радости — дочь Аннушку замуж выдавал[4]…
Бабы наперебой только и говорили о том, какой красавицей выросла дочь кузнеца, обсуждали жениха, мол, кто таков?
— Ратник вроде, из сынов боярских! — отвечали знающие. — Тута служит, в Орле!
— Ратник! Чай, не из холопов!
— Не холоп! К тому ж приданым, видать, кузнец не обделит!
Пока по городу текли молва и пересуды, в доме Архиповом была страшная суета. Жена Архипа, Белянка, вся окрыленная, не чуя усталости, только успевает тыльной стороной ладони убирать со взмокшего лба выпавшие из-под плата пряди волос, стряпает и поглядывает на печь, где в бадьях, шипя и бурля, доваривалось пиво. Аннушка, словно и позабыв о своем волнении, помогает матери тут же. Здесь и бабы-соседки помогают печь и стряпать. Среди них и Матрена, вдова убитого в битве при Молодях плотника Ильи, мать погибшего там же прежнего жениха Аннушки — Семена. По-прежнему облаченная в черные одежды, сейчас, за делом, она обсуждает с бабами городские сплетни, смеется, журит или нахваливает невесту, разделяя со всеми общую радость. Но горе уже не отпускает Матрену, и иной раз она, словно опомнившись, безучастно глядит на эту праздничную суету, на повзрослевшую уже Анну, что выходит замуж не за Семена, и ее охватывает щемящая, страшная тоска, с коей она живет уже без малого два с половиной года. Всегда внимательная ко всем Белянка тут же замечает это, бросит дело, подойдет, обнимет, скажет ласковое слово, и вот Матрена, утирая слезы, вновь улыбается, отмахивается рукой.