Перебитый панцирь - страница 16

Участники провалившейся операции опустили головы. Особенно переживал Делибей, по вине которого, в основном, произошел провал. «С немцами нельзя шутить, — думал дагестанец, — они еще могут избавиться от меня, передав в руки турок. В лучшем случае прекратят субсидию, тогда думай, как жить в столице «третьей империи».

Мысли Делибея прервал Канарис. Адмирал напомнил собеседникам, что если германская военная разведка «Абвер» в 1919 году, в период ее создания, означала «Отпор», «Защита» и «Оборона», то в новых условиях к этим словам следует прибавить и «Наступление», и он как начальник абвера требует, чтобы его сотрудники оправдывали доверие фюрера, который считает армейскую разведку своей правой рукой. Закончив пространную речь, Канарис встал и вытянул правую руку:

— Хайль Гитлер!

Маншалла приехал в Тебриз. Он остановился в одном из городских ночлежных домов. До этого Маншалла проживал в городе Бендер-Шахпур, а теперь он в центре иранского Азербайджана в поисках работы. Наконец, никуда не устроившись, он решил выехать в северные районы страны. На шестой день прибыл в иранское село, расположенное на берегу реки Аракс. Теперь Маншалла превратился в нищего и целыми днями, не спеша, расхаживал по селу, занимался попрошайничеством.

Еще в пути следования в село он продал одному иранцу свой костюм и надел старую крестьянскую одежду. Последние туманы[5] он давно израсходовал и теперь жил за счет подачек от жителей села. Иногда Маншалла за кусок хлеба работал у какого-либо крестьянина.

Однажды поздно вечером, сидя в чайхане, он прислушивался к беседе двух иранских азербайджанцев, договаривающихся о переходе государственной границы. Хотя они говорили намеками, Маншалла понял, о чем шла речь. Он подошел к их столику и сказал, что у него нет денег расплатиться за чай. Один из азербайджанцев, обратив внимание на оборванную одежду Маншаллы, дал ему туман и поинтересовался его судьбой. Добродушный взгляд нищего и его печальный рассказ о своих скитаниях вызвали сочувствие. Они пригласили Маншаллу к своему столику и заказали ему сладкий чай и чурек с сыром. Тот с жадностью набросился на еду. Насытившись, Маншалла немного повеселел. Беседа между ним и азербайджанцами приняла более доверительный характер.

— Брат, долго ли ты думаешь жить такой жизнью? — спросил один из азербайджанцев.

— А что мне остается делать, кардаш[6], — ответил Маншалла. При этом он так посмотрел на собеседника, как будто ожидал от него какого-либо совета по облегчению своей горькой и безрадостной жизни. Это окончательно подкупило азербайджанца и его товарища.

— Нужно найти выход, кардаш.

— Единственный выход — это быстрая смерть. Только она может положить конец моим мучениям, — произнес Маншалла.

Слезы потекли по его морщинистому лицу. Он стал вытирать их грязной рукой.

— Не плачь, кардаш, слезы еще никого не спасли от голодной смерти, — сказал азербайджанец.

— Горькая наша жизнь, кардаш, — произнес Маншалла.

— Если ты добрый человек, брат, есть один выход, — тихим голосом нерешительно проговорил второй азербайджанец. При этом он боязливо оглянулся по сторонам.

— Вряд ли для меня есть какой-нибудь выход, — ответил на это Маншалла.

Хотя он понял, на что намекает его собеседник, но старался выдать себя за человека, который не догадывается, к чему тот ведет разговор.

— Есть место, где можно устроить жизнь, — с чуть заметной усмешкой сказал первый азербайджанец. А его товарищ дополнил:

— Там, на Севере.

— Это невозможно, кардаш, очень опасно. Если не наши, то русские все равно перебьют, — упавшим голосом сказал Маншалла.

— Это тебя не касается, брат. Если ты согласен, то мы можем взять тебя с собой.

— Чох сагул — большое спасибо, кардашлар.

...Через час в ущелье, что за селом, Маншалла встретился с одним человеком. Между ними происходила последняя беседа на иранской земле.

— Советы судят всех лиц, нелегально переходящих ирано-советскую границу, но вы не должны падать духом, — заявил неизвестный.

— Если они осудят на большой срок, то мне придется сгноить свои старые кости в лагерях НКВД.