Перед разгромом - страница 19

— Это вы хорошо сделали, что на вора Андрюшку его натравили, — заметил Аратов, выслушав повествование о ее беседе с молодым соседом, окончившейся предложением послать человека из их дворни с письмом о продлении отпуска. — Мы его в конце концов так запутаем, что он за счастье почтет совсем от имения отделаться. Это была всегдашняя моя мечта — за бесценок купить грабининское имение. Нам без Воробьевки чистый зарез, никуда хода нет.

— Куда тебе еще ход понадобился? — брюзгливо спросила старуха. — Какие еще новые затеи у тебя на уме?

— Дайте делу образоваться, тогда все узнаете.

— Смотри, как бы тебе в прах на аферах не продуться. Ты — не Щенсный-Потоцкий и не Радзивилл, чтобы последнюю копейку ребром ставить. Этим можно мотать: сколько ни трать, им не разориться, ты — дело другое. Женой обзавелся, детей народил. Это бы еще ничего, каждый человек должен в законе жить, а что у тебя во всяком месте, где ни поживешь, метрессы с ребятишками объявляются, это уж непременно тебя до разорения доведет, — брюзжала она, не спуская глаз со своего любимца и любуясь им.

Это был среднего роста, прекрасного сложенный молодой человек с замечательно моложавым лицом. Оно — с тонкими, правильными чертами — было нежно, как у молодой девушки, но в темных серых глазах под резко очерченными и капризно изогнутыми бровями сверкали ум и энергия, а узкие красные, как кровь, губы могли произвольно складываться и в злую, насмешливую усмешку, и в обаятельную улыбку. Жесткость и резкость слов Аратова представляли интересный контраст с изысканностью его манер, изяществом его гибкой и грациозной фигуры и мягким, звучным голосом. На нем был французский кафтан, камзол и кюлот облачкового цвета, голубые шелковые чулки с серебряными пряжками и кружевные манжеты, а его нежный, без признака растительности подбородок утопал в бесчисленных складках белой косынки из прозрачной индийской кисеи. Последняя только что начинала входить в моду и стоила очень дорого; но Аратов никогда не останавливался перед издержками, когда дело шло об украшении, удобстве и приятности своей особы. Чтобы убедиться, как зорко следил он за модой, стоило только взглянуть на его выхоленные руки, унизанные перстнями, с золотым футляром в виде наперстка на среднем пальце левой руки, долженствовавшим предохранять от неприятных случайностей отращенный на целый вершок ноготь.

— Дурак должно быть этот Грабинин, — заметил он, не обращая внимания на воркотню старухи. — До сих пор не приезжал взглянуть на имение, допустил все разграбить и растаскать! Впрочем, это нам на руку. А собою каков?

— Красавец, в деда, и щеголек изрядный. Тонкого воспитания, учтив отменно.

— Все петербургские тонкого обращения. Увидим, увидим, что за птица.

— Связи у него есть. У Воронцовых принят, у Безбородки. Упоминал про Орловых.

— Мы с Потемкиным знакомы, да и то не хвастаемся!

— Он не хвастался, к слову пришлось. Говорил также про Репнина.

— С этим он где же успел познакомиться. В Варшаве разве был?

— Перед отъездом из Петербурга у Воронцова его встретил, и Репнин его к себе на службу звал, да он отказался.

— Напрасно. Нам бы это на руку, чтобы побольше русских в здешнем крае селилось, особенно, если богатые да со связями. Чарторыские теперь извиваются перед нашим князем ужами и жабами по той причине, что перед выборами он им до зареза нужен, а как на своем поставят на конфедерации, мы им опять будем не нужны. Надо свою партию ставить. Это князь Репнин отлично понимает, да вот беда — от своей Изабеллы отстать не может, а она, как истая полячка, во все дела вплетается. И разоряется мотарыга на свою рябую красавицу в лоск. Давно ли императрица долги его уплатила, а он уже вдвое понаделал. Пока Потоцкие будут жить в Польше, нашему князеньке из когтей ростовщиков не выпутаться. Разве что Изабелла найдет выгодным его на другого променять.

— А муж-то ее чего же смотрит? — спросила старуха.

— Он — философ. Сердце у него чувствительное, и всех амантов [3] своей супруги он нежно любит. Намеднись охотились мы с ним большой компанией, и Ржевусский был тут. Под конец ужина, когда все перепились и целоваться полезли друг с другом, наш Адам Чарторыский к Ржевусскому обратился с речью: «Ты, пане, постоянен, бардзо постоянен! Выпьем, панове, за венец постоянства пана Ржевусского!»