Перекресток, или Сказка о Тави - страница 6

— Иди сюда!

Пес будто споткнулся, повернул к лесу, зарычал.

— Кого ты там заметил? — поинтересовался Толик.

«Чужие. Чужие!» — отрывисто ответил пес.

— У нас же свобода, чудак, — настойчиво звала Тьоу.

Чунька презрительно опустил уши, боком, на всех четырех лапах отпрыгнул к ногам Лорки:

«А кто вот ее будет защищать? Иди-иди, пока цела!»

И, закрутив хвост в кольцо, победно затрусил впереди. Лорка его обогнала, он рванулся скачками, и они быстро побежали вперед, намного оторвавшись от Толика.

— А ведь есть, видно, в человеке что-то такое притягательное, а, братец мой? — затормошила Тьоу своего ленивого друга. — Мы сколько тысячелетий бились, чтоб научиться всех понимать. А человек и сам не осознает, что пошел своим путем: шутя подарил собакам язык.

— Тебе тоже служить ему захотелось? Вроде собачки?

— Доверять, миленький мой! И дружить тоже. С ними, например, и с другими.

— Боюсь, трудно тебе придется. Вот смотри, топает напролом наш задушевный родственник, — показал Миччи на Толика. — Он только что расшибся о корягу, потому что слеп ночью. Впрочем, и дневной свет бесполезен для его незрячих ног… Вот он обломил розетку у ромашки. Просто так, под руку попалась. А теперь… Ой! Помнишь того жука-рогача, который повздорил с муравьями из-за крылышка капустницы? Он на него…

— Не надо, Миччи, я вижу.

— И все же будешь рассуждать о дружбе?

— Действительно, кое в чем наша цивилизация сильнее. Культура доброты — вот что мы можем и должны принести с собой человеку. Два брата, два добрых солнечных народа — разве не здорово? Разве не стоит ради одного этого пойти на эксперимент?

— Ах, Тьоу, милая, взгляни еще раз! Он обернут мертвой тканью, и мертвая твердь отделяет его от живой земли. Он согнут под тяжестью ноши, потому что и пищу, и знания ему приходится таскать отдельно. Глухой и бронированный, он навсегда закрыт от природы.

— Нет, Ми, ты не очень хорошо знаешь человека.

— Постой, куда ты?!!

Тьоу не отвечала. Залитая луной, легкая, стройная, с громадными мерцающими глазами, с бледным лицом и яркими губами, с искрящейся фоллевой полоской у горла, она забежала вперед и вдруг встала на пути у человека.

— О, господи! — пробормотал Толик, перекладывая корзинки в левую руку, словно желая такой ненадежной преградой заслониться от привидения. — Зря, видно, по асфальту не пошли.

— Здравствуй, брат мой! — громко и раздельно проговорила Тьоу. — Женщина свободного племени тави ищет дружбы. Вот моя рука!

Но человек уловил только шелест ветра в листьях придорожного куста. Он вытянул корзинки перед собой и с бьющимся сердцем двинулся на неясный отступающий силуэт, пока не уперся пальцами в гладкий березовый ствол. Он был по-своему храбр, этот бородатый Толик. Как и всякий нормальный современный человек, он не верил в чертовщину и леших. Но подсознательный ночной страх уравнивает всех, даже тех, кто на спор ночует на кладбище. Столкнись такой храбрец с чем-то непризнанным, бесплотным, как дуновение, с чем-то официально не открытым и все-таки существующим — он мог бы просто тут на месте и умереть. А если бы остался жив, искал бы вполне естественное, общепринятое объяснение…

— Примерещилось, — успокоился Толик, поскольку ничем реальным объяснить увиденное не смог. — Рассказать на работе — вот смеху будет!

С облегчением проведя ладонью по коре березы, Толик удивился и обрадовался почти человеческой ее теплоте:

— Вот где ночью солнышко задерживается! Надо же!

Он прижался к березе щекой. Потом, не отрывая взгляда от ствола в том месте, где в него скрылась Тьоу, шагнул назад, споткнулся о корневище, и вдруг что-то холодное и серебристое блеснуло в лунном свете, вскинулось, ударило его в ногу. Острая боль обожгла щиколотку, а в сторону неторопливо потекла, словно жидкость, гибкая полоска змеи. Толик настолько растерялся, что дал ей спокойно уйти, лишь после этого боль и страх вырвали у него крик: «Лорка!» — и заставили опуститься на землю.

Лорка примчалась сразу. Она как-то мгновенно ухватила взглядом сидящего Толика, опрокинутые корзинки, закатанную штанину джинсов и даже две капельки крови на ноге, о которых она скорее могла догадаться, чем заметить. Она присела на корточки и с такой пронзительной участливостью смотрела на Толика, точно у нее самой сейчас звенели от боли жилы. Собственно, боль не была уж такой нестерпимой, все это было просто отчаяние, страх перед ядом змеи, еще даже и не начавшем действовать. Это было предчувствие боли, оказавшееся мучительнее самого мучения.