Пересмешник - страница 27
На деревянной доске лежал отличный, заправленный чесноком, покрытый укропом и свежими оливками окорок. Его уже нарезали и подготовили к выкладыванию на блюдо, я не утерпел и попытался сцапать с доски один кусок, но дорогу преградила Полли.
– Молодой человек! – возмутилась кухарка. – Что сказал бы покойный чэр эр’Картиа?!
– Не перебивай себе аппетит перед едой! – отозвался я суровым, металлическим голосом отца, усмехнулся, попрощался и покинул кухню.
Когда я поднимался по широкой лестнице, застеленной темно-бордовым, порядком истрепавшимся за время своей жизни, ковром, из Дубовой залы раздался негромкий звон посуды – Бласетт накрывал к чаю.
Мой кабинет находится рядом с библиотекой, направо от Лиловой спальни и в некоторой изоляции от гостевых комнат, пустующих вот уже не один год и находящихся в противоположном крыле, в которое можно попасть через короткий широкий коридор, где в больших кремовых цветочных горшках Шафья разводит маленький зимний сад.
Дверь с тяжелой золоченой ручкой в виде сжатой орлиной лапы была приоткрыта на четверть дюйма. Я набрал в легкие побольше воздуха, словно кирусский ныряльщик, отправляющийся на дно за губками и, распахнув дверь, шагнул внутрь, ожидая грома, молний и явления Всеединого в придачу. Но бури не случилось, хотя в помещении был разлит целый океан яростного напряжения, от которого у меня волосы на голове едва не встали дыбом.
– Привет, – сказал я Анхель, запирая за собой дверь.
Напряжение усилилось, затем немного спало, начиная сменяться холодным презрением.
Я вздохнул, посмотрел на старый глобус в углу, на картину, изображавшую несущийся по степи табун черных лошадей, на тяжелый письменный стол, на котором ожидала своего часа стопка корреспонденции.
– Я виноват. Признаю.
Те же самые эмоции, только раза в три сильнее. Моя вина ее нисколько не интересовала. Она и так знала об этом.
– И я очень прошу меня извинить. Обещаю, что впредь при долгом отсутствии буду брать тебя с собой.
Теперь к презрению добавилось еще и недоверие.
– А вот это уже слишком! – укорил я ее. – Я всегда держу свое слово. Ты прекрасно это знаешь.
Некоторое смягчение настроения. И тут же Анхель вновь воздвигла между нами ледяную стену. Но мне все-таки удалось почувствовать еще одну ее эмоцию – страшную обиду. Малышка была оскорблена в своих лучших чувствах.
– Да, я поступил очень гадко по отношению к тебе, – согласился я с ней, заложив руки за спину и подходя к окну, понаблюдать сквозь полупрозрачные оранжевые занавески за тем, как по дороге ползет телега, нагруженная битым кирпичом – на том конце улицы рабочие ломали старый, вот уже год пустующий дом. – Я пренебрег собственной безопасностью в угоду своей лени. Мне нет оправдания.
Накал немного спал, и я понял, что опасность взрыва полностью миновала. Анхель продолжит дуться еще какое-то время, но, во всяком случае, не развалит в припадке гнева дедовский письменный стол или несчастное гранатовое дерево в перламутровом горшке – третье по счету.
– Прошу меня простить, – я не видел ничего ужасного в том, чтобы извиниться перед собственной служанкой. Я ведь, действительно, был виноват.
Она оттаяла еще немного, хотя, конечно же, продолжала обижаться на мой идиотизм. Анхель считает, что мне всегда угрожает опасность. Особенно после случившегося на вилле «Черный журавль».
– Очень справедливое замечание, – я сел в свое кресло и посмотрел на нее. – Именно сегодня я попал в переделку.
Три эмоции – совсем немного радости оттого, что она оказалась права, глубочайшее чувство тревоги за мою жизнь и страшная злость на Стэфана.
– Ну, он-то в этом точно не виноват, – защитил я амниса.
У нее было свое мнение на этот счет. Мол, будь со мной она, а не этот старый мешок с костями, ничего страшного бы не случилось! Я, как мог, защитил свою трость, но Анхель была непреклонна. Меня она считала слишком молодым, а оттого несколько беспечным и легкомысленным, следовательно, Стэфан, как более опытный, должен был остановить хозяина от необдуманного поступка. Под последним имелось ввиду то, что Анхель осталась дома, а не отправилась к Зинтринам вместе со мной.