Переулки страха - страница 30

Я проснулся от резкого крика – это мой отец звал меня из лаборатории. Я рассмеялся про себя. Некому было разбудить его – и он проспал. Я слышал, как он шел ко мне, желая меня поднять, и сел в постели, чтобы не пропустить апофеоз моего плана. Отец на секунду замер перед входом – и шагнул в небытие. Пуфф! Это было похоже на ветер, что веет среди сосен. Отец исчез. Его одежда свалилась на пол причудливой кучкой. Помимо озона, я учуял едва ощутимый чесночный запах фосфора. Его одежду запорошила крохотная горстка твердых элементов. Это был конец. Целый мир распахнулся передо мной – моих мучителей больше не было.

– Эге-гей, там, внизу!

Когда он услышал голос, зовущий его, он стоял у двери своей будки с флагом в руке, накрученным на короткое древко. Наверное, учитывая рельеф, можно было бы подумать, что человек сразу посмотрит наверх, однако вместо того, чтобы поднять голову, он развернулся и посмотрел вниз, на пути. Что-то в этой его манере было примечательно, но я, хоть убей, не мог понять что. Но так или иначе, мое внимание он к себе привлек, даже несмотря на то, что он был внизу, а я стоял на холме и закатное солнце ослепляло меня, так что мне пришлось прикрыть глаза рукой, чтобы разглядеть его.

– Эге-гей! Внизу!

Отвернувшись от путей, он поднял голову и увидел меня, стоявшего намного выше.

– Скажите, здесь есть путь, по которому я могу спуститься к вам и поболтать?

Он посмотрел на меня, ничего не ответив, а я глядел на него, но не повторял своего вопроса. Затем началась еле заметная вибрация в воздухе и земле, переросшая в дикую пульсацию, от которой я отшатнулся, словно меня силой потянуло вниз. Когда дым от скоростного поезда, что поднялся даже до моей высоты, пронесся мимо меня, начал скрываться за горизонтом и рассеялся, я посмотрел вниз и увидел, как сигнальщик накручивал флаг, который достал для машиниста, обратно на стержень.

Я повторил свой вопрос. После паузы, во время которой он оценивающе смотрел на меня, он показал свернутым флажком в сторону, примерно на двести-триста ярдов от меня. Я крикнул: «Понял!» – и пошел к тому месту. Присмотревшись, я отыскал тропинку, спускавшуюся вниз по склону, и пошел по ней.

Спуск был очень долгим и необычно крутым. Я скользил и еле удерживался на каменной тропке, пока спускался. По этой причине путь оказался достаточно долгим, чтобы я начал размышлять, с каким видом принуждения и неохоты сигнальщик показал мне дорогу.

Когда я спустился достаточно низко, чтобы увидеть его, он стоял на путях, по которым совсем недавно проехал поезд, явно ожидая моего прихода. Кисть левой руки поддерживала подбородок, а локоть ее опирался на правую руку, что лежала поперек груди. От него так веяло ожиданием и осторожностью, что я невольно задержал на нем внимание.

Спустившись к железнодорожному полотну и подойдя поближе, я увидел перед собой угрюмого темнобородого мужчину с землистым смуглым лицом и тяжелыми бровями. Он стоял на посту в самом унылом и одиноком месте, какое можно себе вообразить. По бокам полотна высились стены неуютного, влажного камня, закрывающие обзор, так что видно было лишь узкую полоску неба; с одной стороны простиралось лишь бесконечное продолжение той же самой унылой темницы, а при взгляде в противоположную сторону, совсем недалеко, красная лампочка семафора зловеще светилась у входа в мрачный черный тоннель, окаймленный варварской кладкой. Так мало солнечного света проникало сюда, что все здесь пропахло кладбищенской сыростью, а из тоннеля дул ледяной ветер, от которого меня пробрала дрожь, как от встречи с чем-то сверхъестественным. Прежде чем сигнальщик обернулся ко мне, я подошел к нему на расстояние вытянутой руки. Не отводя от меня взгляда, он шагнул назад и предостерегающе вскинул руку.

Я сказал ему, что работа у него, пожалуй, одинокая – я сразу понял это, взглянув на него сверху. Посетители тут, скорее всего, неожиданность, но хотелось бы верить, что приятная. Полагаю, я показался ему малым, который довольно долго был зажат в тиски повседневности и вдруг недавно от них освободился, – так, в сущности, и было, и теперь все явления мира вызывали во мне живой интерес. Собственно, по этой причине я и заговорил с ним, но не уверен, удалось ли мне подобрать правильные слова: признаюсь, было в этом человеке нечто, что меня отталкивало и почти пугало.