Переулки страха - страница 55

Мы удовлетворили свою любознательность, все в доме пообещали хранить происшествие в тайне, и тогда встал вопрос: как же нам теперь быть? Держать это существо в доме было невозможно, но и выпускать его на волю ни в коем случае нельзя. Я бы с радостью проголосовал за его уничтожение, но кто же этим займется? День за днем этот животрепещущий вопрос обсуждался во всех подробностях. В конечном счете практически все постояльцы покинули пансион. Бедняжка миссис Моффат! Она была в отчаянии и грозила нам всеми возможными карами, если мы не уберем чудовище. Мы ответили, что, если она так настаивает, мы тоже съедем. Но тварь с собой брать не станем. В конце концов, это существо завелось в ее доме, а раз так, то вся ответственность лежит на ней и только ей и разбираться с этой проблемой. Миссис Моффат не нашлась что ответить. Ни за что на свете она не смогла бы отыскать человека, согласного хотя бы приблизиться к твари.

Самое странное, что мы так и не выяснили, чем конкретно питалось это существо в естественной среде обитания. Мы предлагали ему и то и это, но оно не притронулось ни к какой пище. Ужасно было день за днем наблюдать за ним, слышать тяжелое дыхание, видеть, как колышется на нем одежда, зная, что оно умирает от голода.

Десять дней, двенадцать, две недели – а невидимка все еще жил. Но сердце его с каждым днем билось все слабее, постепенно останавливаясь. Существо умирало от голода. Все время, пока продолжалась эта неустанная борьба нашего пленника со смертью, я чувствовал себя жалким и не мог сомкнуть глаз. Каким бы кошмарным ни было это создание, муки, которые оно испытывало, не могли не вызывать сострадания.

Наконец оно умерло. Однажды утром мы с Хаммондом обнаружили существо в постели окоченевшим. Сердце его не билось, легкие перестали дышать. Мы немедля закопали его в саду. Это были странные похороны – невидимый труп упал во влажную яму. Слепок, снятый с существа, мы отдали доктору Х, и тот выставил его в своем музее, расположенном на 10-й улице.

Поскольку мне предстоит долгое путешествие, из которого я, скорее всего, уже не вернусь, я записал этот рассказ о самом странном случае в моей жизни.

Выезжая из Парижа по Орлеанской дороге, вы пересекаете границу и, свернув направо, попадаете в дикий и довольно неприятный район. Справа, слева, спереди и сзади – везде навалены огромные кучи всякой дряни, которые копятся тут довольно долго.

Жизнь в Париже кипит и днем и ночью, и постоялец, который возвращается к себе в отель на Сент-Оноре или Риволи за полночь, а выходит оттуда на рассвете, может догадаться, как подойдет к Монружу, зачем нужны эти фургоны, похожие на котлы на колесах, которые встречаются тут повсюду.

Каждый город обустраивается, как ему нужно, и обзаводится для этого разными группами тех, кто служит ему. Одна из самых распространенных профессий, обслуживающих Париж, – это тряпичники. Ранним утром (а парижское раннее утро – это действительно рань) на большинстве улиц против каждого двора и переулка или между соседними домами (в отдельных американских городах и даже в некоторых районах Нью-Йорка картина точно такая же) стоят большие деревянные ящики, куда прислуга или сами снимающие жилье выносят отходы. Вокруг этих ящиков, когда мусор свален, собираются изможденные существа обоего пола, спорят, переходят от одного помойного ящика к другому. Их орудия труда – сумка или мешок, перекинутые за плечо, и маленькие грабельки. Этот народец тщательно копается в мусоре, ворошит его своими граблями и подцепляет ими добычу, орудуя этим инструментом так же ловко, как китайцы – палочками для еды.

Париж – город централизованный, а централизация всегда системна. Раньше, когда Париж еще только складывался как упорядоченный город, место системы занимала классификация. Все более или менее схожие промыслы собирались в одном и том же районе, а сгруппировавшись, уже представляли собой некое сплоченное единство и организовывали свой собственный центр. Уподобив Париж живому существу, мы не удивимся, увидев множество длинных тентаклей, тянущихся к своему средоточию, где находятся обширный мозговой центр и проницательные глаза, не упускающие ни единой мелочи, настороженные уши и огромный рот, готовый к тотальному поглощению. Другие города могут напоминать птиц, рыб, зверей, у них нормальная жизнедеятельность, и лишь Париж манифестируется гигантским осьминогом. Централизация, доведенная до абсурда, ничего не поделаешь, представляется дьявольским головоногим моллюском, и это сходство имеет все права на существование – не менее, чем сравнение Парижа с чревом.