Перевал Дятлова - страница 51

— По-моему, — сказала Алиса через плечо, — это один из самых интригующих моментов: получается, что у инсталляции есть внутреннее пространство и в него можно войти.

— Полагаю, мы не станем этого делать, — отозвалась Вероника.

Алиса взглянула на нее, но промолчала.

Виктор решил, что Веронику нужно поддержать:

— В отчете говорится, что необходимо надевать защитную одежду при любом посещении инсталляции. Так что мы не сможем туда войти, правда, Вадим?

— Согласен, это будет не очень разумно, — ответил он, — по крайней мере не во время предварительной разведки. Как думаешь, Алиса?

Она улыбнулась ему:

— Конечно. Но учтите, что карантин сняли спустя три года. Остался ли функционировать сам проект «Сварог» в том районе? Или его свернули? Почему так называемую аномальную зону № 3 снова открыли для гражданского населения? — Она зашуршала бумагами досье. — Должны быть еще документы. Это всего лишь начало. Я уверена в этом.

Константинов промычал в знак согласия.

— Думаете, они у Лишина? — спросила Ника Вадима.

— Думаю, да. И вероятно, еще много чего другого. Такие, как он, думают на несколько шагов вперед. Помните? Когда пала Берлинская стена, в стране все кардинально изменилось. Все стало доступно, даже архивы разведки. Никто не знал, что будет дальше, поэтому все, кто мог, подстраховались. Тогда много документов пропало, я подчеркиваю: много. Думаю, Лишин, как и прочие агенты, воспользовался возможностью прикарманить потенциально ценные документы, чтобы позже обменять их на твердую валюту.

— Но только Лишин не попросил за них деньги, — сказала Алиса.

— Не попросил, — подтвердил Константинов.

— А почему? — спросила Вероника. — Думаете, его совесть мучает?

Константинов вывернул руль, чтобы объехать большой грузовик, нагруженный пиломатериалами.

— Думаю, это самое логичное объяснение. Очевидно, что он делает это не ради денег.

— Возможно, — согласилась Алиса. — А может, он просто знает, что его сведения бесценны и ты не в состоянии заплатить по их реальной стоимости. Не обижайся, Вадим.

— Да нисколько. Так или иначе, Лишин решил, что пришло время обнародовать хотя бы часть материалов по случаю на перевале Дятлова.

— Возникает вопрос: зачем? — сказала Алиса, бросив взгляд через плечо на заднее сидение. — Почему именно сейчас?

Виктор обернулся к Нике и увидел, что она задумчиво смотрит в окно на проезжающие рядом машины.

Как я уже упоминал, главный следователь Комар разрешил мне сделать копии документов из досье Лишина. Я спрятал их в шкафу в своем рабочем кабинете. Я осознавал, что серьезно рискую — точно так же, как Виктор Стругацкий в свое время и сам Комар, передавший их мне. Наказание за распространение важной государственной информации, возможно, уже и не такое серьезное, как в советскую эпоху, но, тем не менее, достаточно строгое. Секретное досье Лишина было подобно динамитной шашке, слишком долго пролежавшей на открытом воздухе: если с ней обращаться неосторожно, она взорвется, а с ней вместе и все мы.

В четверг утром я снова изучал эти документы, сидя за столом. Я пытался сконцентрироваться, но это плохо получалось — мешали беспокойные мысли о жене. Разумеется, я никогда не обсуждал с ней в подробностях истории болезни своих пациентов, да и у нее самой не было желания. Но, добрая и мудрая, она всегда чувствовала, если меня что-то тревожило, и всегда находила способ не напрямую поговорить о проблемах.

Думаю, в такие моменты мы напоминали поэтов, говорящих метафорами, или шпионов, общающихся на кодовом языке. Я всегда извлекал определенную пользу из таких разговоров, но в данном случае я знал, что даже намеком не могу себя выдать. Естественно, мое беспокойство от нее не укрылось, но когда она попыталась вывести меня на разговор, я отказался что-либо рассказывать, заверив, что все хорошо и ей не нужно волноваться. Улыбнувшись и поцеловав ее, я закрыл тему. Но даже понимая, что такова необходимость, я не мог не чувствовать, что обидел ее — я заметил, как заблестели ее глаза.

Секреты порождают секреты — такова уж их природа. Теперь я впервые осознавал, что кроме этого они порождают неприязнь. Именно неприязнь я испытывал сейчас к себе, Стругацкому, Комару и даже к пачке документов и фотографий, из-за которых пятеро человек отправились в глухомань на Северный Урал.